Когда горела броня. Наша совесть чиста!

— Хорошо, — кивнул комдив. — Товарищ майор, сообщите в штаб корпуса. Лично. Я надеюсь, товарищи, вы понимаете, что больше об этом никто не должен знать.

— Есть, — ответил начштаба.

— Противотанковые и дивизионные орудия выдвинуть в боевые порядки 717-го и 715-го полков. Зенитные орудия подтянуть к штабу дивизии — это мой резерв. Бронебойные к тридцатисемимиллиметровым автоматам у нас есть?

— Насколько мне известно, есть, правда, ограниченное количество, — сказал Алексеев.

— Хорошо, их тоже к штабу. И чтобы при каждом был грузовик, берите откуда угодно.

— Постойте, постойте Василий Семенович, — вмешался комиссар, — Но если немцы перебрасывают сюда танковую дивизию, разве нам не следует перейти к обороне?

Тихомиров достал из портсигара папиросу и закурил, глядя на горящее поле.

— Если командование корпуса прикажет — перейдем к обороне. Но, думаю, они этого не сделают.

— Почему? — насторожился Васильев. — Ведь если немцы перебросят…

— Если мы перейдем к обороне, немцы ничего никуда не перебросят, — прервал его комдив. — Если мы перейдем к обороне, они с радостью сделают то же самое, а танки используют с пользой в другом месте. Например, добьют одиннадцатую армию.

— Вы хотите сказать… — даже в сумерках было видно, как побледнел комиссар.

— Я хочу сказать, — Тихомиров повернулся и посмотрел прямо в глаза политработнику, — я хочу сказать, что немцы приняли нас всерьез и перебрасывают танковую дивизию, чтобы разделаться с нами. Должен сказать — я польщен. Мы все должны быть польщены. И я, мать их, сделаю все, чтобы оправдать их высокое фашистское доверие, понимаете?

— Но мы же… Мы же не можем победить! — Казалось, комиссар никак не мог взять в толк, о чем говорит его комдив.

— Никто не говорит о победе, — угрюмо ответил полковник, и начштаба кивнул, словно подтверждая его слова. — Мы просто сделаем все, чтобы эти сволочи не зря получили свои ордена, как их там…

— «Железные кресты», — подсказал Чекменев.

— Вот-вот. Если по нас ударит танковая дивизия, думаю, от триста двадцать восьмой останутся рожки да ножки. Но до тех пор, пока их танки не появятся перед нами, люди должны быть уверены, что мы наступаем с целью выйти к дороге, вы понимаете меня, Валерий Александрович? Иначе… Ну, вы не маленький, должны знать.

— Понимаю… — тихо сказал комиссар, затем вдруг, словно спохватившись, встал по стойке «смирно» и отчеканил: — Так точно!

* * *

Петров проснулся от монотонной дерущей боли в спине. Как видно, во сне он перевернулся и прижал обожженное место. Старший лейтенант медленно, чтобы не потревожить ожог, поднялся и посмотрел по сторонам. Уже темнело, и он тихо выругался: Безуглый, который должен был разбудить его в пять вечера, как видно, решил дать командиру поспать.

— Как спина, товарищ старший лейтенант?

Осокин сидел рядом, подкладывая сухие ветки в маленький костерок. Над костерком на паре веток был прилажен закопченный чайничек. Вообще говоря, открытый огонь был вопиющим нарушением правил светомаскировки, но указывать на это у Петрова просто не было сил.

— Чай нам выдали… На всех, — тихо сказал водитель. — Саша сказал, если очень крепко заварить — боль снимает.

— А где он сам? — спросил комбат.

— К Рогову пошел, насчет «тридцатьчетверки» узнавать, которая в ремонте. — Осокин замолчал и уставился в огонь.

— Страшно, Вася? — спросил старший лейтенант.

— Страшно, Иван Сергеевич, — просто ответил водитель. — Олежку снарядом пополам порвало.

Оба замолчали.

— Только вы не это… Не беспокойтесь, — продолжил мехвод. — Я тут сидел вот, думал. Комиссар правильно говорил — чем на своей земле прятаться, я лучше…

Он замолчал.

— Только я не знаю, товарищ старший лейтенант. Когда в нас попали, я не помню, как снаружи оказался. Может так выйти, что я так испугаюсь, что себя помнить не буду.

— Это со всяким может случиться, — хрипло сказал Петров. — А как Михаил Владимирович…

— Сгорел. Со всем экипажем, — ответил Осокин. — Ничего не осталось.

— А лейтенант Бурцев?

— Убит.

— Ну хоть кто-то остался? — прошептал старший лейтенант.

— Лейтенант Турсунходжиев — у него танк целехонек, и еще кто-то из его взвода.

— Значит, из всего батальона — три машины, — прошептал Петров. — Что же мы завтра делать будем…

Лейтенант Волков, 2 сентября 1941 года, 7 ч. 05 мин. — 10 ч. 12 мин.