Когда я уйду

Хотя я никогда не представляла, что у жены Джека уже будет ребенок, что она окажется вдовой, с ямочками, как у Хизер Линдли, я тут же соображаю, что, возможно, все это следует добавить в список.

Я подбираюсь к ней, пытаясь придумать первую реплику, которая поможет втянуть ее в разговор, чтобы она рассказала мне все о погибшем муже, о том, как трудно быть одинокой матерью. И тогда я в ответ поведаю ей слезную историю, и мы подружимся за чаем в крохотном кафе, и там же изобретем план представить ее Джеку.

Я уже так близко, что вижу покрасневшую кожу вокруг ее ногтей, там, где она обгрызла их едва ли не до корней, и киваю, понимая, что скорбь довела ее до такого. Она смотрит на меня, и в ее глазах стоят слезы. Я хватаюсь за грудь, полную сочувствия к ней.

– Вы в порядке? – спрашиваю я участливо.

– Да, – отвечает она дрогнувшим голосом, вытирает тыльной стороной ладони мокрые ноздри и шмыгает носом. – Простите.

Я мягко улыбаюсь и уже хочу сказать ей, что я тоже только что плакала в магазине. После этого мы сможем объединить это постыдное проявление чрезмерных эмоций. Так мне кажется. Но пока что я жду, давая ей время облегчить душу.

– Просто… – вздыхает она, и мне кажется, что подыскивает слова, но из горла снова вырываются всхлипы.

– О, Макс…

Я киваю. Значит, ее мужа звали Макс. Хорошее имя. Сильное имя. Я немедленно представляю мужчину с такими же глубокими ямочками, ровными зубами и темными прядями, контрастирующими с ее, светлыми.

И я тут же соображаю, что мое воображение рисует человека с обложки книги Норы Робертс, которую держу в руках.

Пронзительный крик выводит меня из раздумий, и взрослая Хизер Линдли вытирает глаза и вынимает из коляски вопящего младенца.

– Ш-ш-ш-ш… – напевает она. – Все хорошо.

Плач, словно по волшебству, стихает, и мальчик кладет рыжеватую головку на плечо матери.

– Макс был вашим мужем? – осторожно спрашиваю я, не желая нарушить равновесия, которого мы достигли.

Она широко раскрывает глаза:

– О нет! Нет!

Она перестает укачивать ребенка и вытаскивает из кармана джинсов рваный бумажный платок.

– Не мой… он мой…

Она промокает глаза платком.

– Он был моим…

Слезы снова хлынули потоком, и я выжидающе смотрю на нее. Так Макс не был ее мужем… Впрочем, у нее нет кольца и она умеет обращаться с детьми, а эти ямочки…

– Моим котом, – говорит она сморкаясь. Ее сын встревоженно открывает глазки, но тут же снова зажмуривается.

– Вашим котом?

– Ему было шестнадцать, – кивает она. – Я взяла его, когда была в средней школе, и котенком он жевал мои волосы и ходил по груди своими маленькими лапками, пока я спала. А потом…

Женщина продолжает хвалебную оду своему любимому коту, а я тем временем пристально всматриваюсь в книгу, которую она держит: «Теряя любимца, теряя друга: как справиться со смертью вашего животного-компаньона».

Моя первая мысль: это слишком длинное заглавие.

Вторую я озвучиваю:

– Так вы замужем?

Она останавливается на полуфразе, и я понимаю, что перебила ее.

– Э… нет, – отвечает она, присматриваясь ко мне и пытаясь понять причину моего странного допроса. Я упрекаю себя за то, что не была терпеливее, не попыталась аккуратнее вытянуть необходимую информацию. Но честно говоря, у меня не так уж много времени.

– Не совсем, – продолжает она шмыгать носом. – У Тристана есть отец, но я не верю в брак. Знаете, это всего лишь штамп. Мы как Сьюзен Сарандон и Тим Роббинс.

Я киваю, более раздраженная на себя, чем на нее. Но и на нее тоже. На ее идеальные ямочки и волшебное умение успокаивать всех детей и своего сына. Возможно, он никогда не будет тем ребенком в школьном кафетерии, который не сможет позволить себе «Ланчтейбл».

– Знаете, они разошлись, – говорю я.

Она охает и отступает, словно я только сейчас взвалила на ее плечи лишнюю тяжесть.

– Я этого не знала.

И у меня на душе становится скверно, потому что не она виновата в смерти Макса, в том, что ее бойфренд жив, и в том, что одна из старейших пар Голливуда не смогла и дальше жить вместе. Или в том, что все мое тело захватил рак.

Я отступаю, прижимая к груди книги, словно мирно спящего ребенка со светлым пушком на макушке, и говорю со всей искренностью, на которую способна:

– Мне очень жаль, что ваш кот умер.

Когда Джек возвращается с работы после половины десятого, я уже лежу в постели, рассеянно перелистываю Нору Робертс и понимаю, если не дочитаю ее до конца, не буду страдать об этом в свой смертный час. Возможно, следует больше читать классиков, которых я всегда намеревалась одолеть. Вроде «Любовника леди Чаттерлей»[24] или что-нибудь из Пруста.

Я загибаю уголок страницы, которую перечитала трижды, и, закрыв книгу, кладу на тумбочку. Джек сбрасывает куртку, вешает на спинку голубого бархатного кресла в углу. Плечи сгорблены, глаза красные от усталости.

– Тяжелый день в офисе? – улыбаюсь я.

– Да, – стонет он, – если учесть три операции подряд, а потом восемь с лишним часов, в течение которых я не отходил от компьютера, пытаясь найти для Линга все, что можно, о предстательной железе лошадей. Думаю, что я даже не добрался до вершины айсберга.

Он стягивает майку:

– Как занятия?