Когда я вгляделся в твои черты (СИ)

В гости собиралась приехать чуть ли не вся родня. Гриша много работал, и приготовления легли на плечи Карлы. Ей хотелось проклинать горы посуды, бесконечные хождения по рыночной площади и предстоящий галдёж многочисленных родственников. Она чуть не до хрипа ругалась с ушлым торговцем овощами, который обманул её и вдобавок осыпал оскорблениями в ответ на попытку вежливо прояснить ситуацию. Она брела в сгущающихся сумерках домой: в одной руке увесистый пакет, в другой ― непоседливый трёхлетний сын, тянущий её в сторону аляпистой детской площадки во дворе богатых домов. На щеках засыхали липкие солёные слёзы, осенний ветер гадко кусал влажную кожу, забирался под ворот пальто.

― Прекрати баловаться! С ног меня собьёшь! ― сердито крикнула она расшалившемуся Эрену, на ходу плюхнувшемуся коленями в лужу. ― Ну что за поросёнок?

Швырнула на одну из скамеек вдоль аллеи пакет и опустилась подле, упав лицом в ладони. Она до смерти устала и была так зла, что хотела бросить ребёнка с мужем и убежать на необитаемый остров, где могла бы беспробудно спать неделю, позабыв о готовке, стирке и уборке. Карла никогда не жаловалась на свою жизнь: в отличие от деловых и творческих подруг, она мечтала о простом семейном счастье, но не думала, что оно порой будет сводить её с ума.

Отвратный день. Отвратный грубый торгаш. Отвратная погода. Промозглый ветер, качающий полуголые ветки. Она не в этом унылом месте, даже не в этом…

― Ма-а-м…

Бойкая ручонка потрепала подол тёплой юбки. Карла отняла от раскрасневшегося лица ладони и посмотрела в улыбчивую испачканную моську напротив. Эрен достал из-за спины еловую шишку и вручил её матери, затем сиганул в золотисто-багряные кусты. Карла молча разглядывала подарок, затем припала носом к смолистым чешуйкам и глубоко вдохнула терпкий запах. Сердце больно кольнуло. Мгновение ― и на её коленях очутился разноцветный букет из кленовых и дубовых листьев.

― Чтобы ты не грустила…

А ей хотелось разрыдаться от стыда за желание сбежать от него на необитаемый остров. Карла не хотела напугать сына и улыбнулась через силу, но искренно и нежно. Лицо Эрена озарил восторг, внутри зрачков блеснул свет зажёгшихся уличных фонарей. Он взял в свои маленькие ручки руки мамы и повёл её за собой. Остановился в луже и принялся радостно прыгать, выбивая холодные брызги резиновыми сапожками. Он неотрывно смотрел в лицо Карлы, боясь, что без его чуткого надзора оно вновь станет хмурым.

Подумаешь, трудный денёк ― какая ерунда! Подумаешь, грубиян на рынке.

Карла наконец-то чувствовала умиротворяющий горький запах прелой листвы, свежесть вечернего сладкого воздуха, чувствовала любовь и эту счастливую жизнь, о которой она мечтала. «У тебя же есть всё, глупая!» ― только и думала она, бегая по лужам вместе с визжащим от радости Эреном.

― Ма-а-м… ― протянул он измождённым голосом.

Карла встрепенулась, отойдя от дремоты, и склонилась к сыну, не отпуская его руки́.

― Что такое, родной?

Он не ответил ей.

***

Целую неделю Эрен вставал с кровати только для того, чтобы дойти до туалета или душа, плохо ел и постоянно спал. Гриша позаботился о том, чтобы лекарства поддерживали его в состоянии покоя и договорился с психотерапевтом из своей клиники о лечении, когда его сын будет готов поговорить о том, что с ним происходит. Господин Йегер также донимал своих коллег расспросами о симптомах различных неврологических и онкологических заболеваний, чтобы удостовериться, что проблема действительно в душе, а не в теле. Он хотел быть готовым ко всему.

Карла не находила себе места и без устали благодарила Микасу за то, что та приходила посидеть с Эреном. Вскоре частым гостем стал и Армин, от которого не вышло отмахнуться гриппом, чтобы не тревожить. Госпожа Йегер попыталась выяснить у ребят, чем могло быть вызвано скверное состояние её сына, но оба с изрядной долей неловкости отвечали, что ничего не знают об этом. И Микаса, и Армин были убеждены, что дело в любовных переживаниях.

Когда пришёл сентябрь, а вместе с ним и очередной учебный год, Карла и Гриша сумели добиться отстранения от занятий для своего ребёнка на месяц, чтобы привести его в чувства. Эрен больше не срывался на истерики и стал чуть больше бодрствовать, но по-прежнему не разговаривал, изредка отвечая вялыми дежурными фразами. Почти каждый вечер к нему наведывался Зик, чтобы справиться о самочувствии своего мелкого и поднять настроение рассказами об учёбе в магистратуре. К тому же это был прекрасный повод вкусно поужинать стряпнёй тёти Карлы, потому как Дина готовила ужасно, а Рафаэль по вечерам отдыхал от готовки на работе.

Эрен не мог рассказать ни одной дорогой душе, как постепенно крошился на ошмётки. Как для него перестала существовать реальность вместе с её размеренно текущими обыденностями и суетой. Ему хотелось умереть и быть нигде. «Я им всем так нужен… Если бы я только мог объяснить, что не стою их нервов и любви», ― думал он, с безразличием изучая умытую дождём улицу.