Когда явились ангелы (сборник)

Последний раз «Западный флигель» брали без малого пять лет назад. Последним читателем этой книги был отец Яна.

Не замедляя маховый шаг, Ян впихнул книгу в штаны и застегнул поверх куртку. Конечно, дядюшка прознает о книге. Почти наверняка прознает. Следовательно, сказал себе Ян, он ее вовсе не прячет. Он несет ее за поясом, чтобы освободить руки, чтобы сохранить равновесие.

Чтобы бежать.

Сжав кулаки, Ян сильнее молотит руками нисходящий мрак, доверив ногам пронести его по темной тропинке мимо камней и выбоин. Он мог пробежать ее с завязанными глазами, ориентируясь по звукам и запахам… машинка Гао Цзяня строчит слева; припаркованные вонючим рядком дерьмовозки Сюна-и-сына готовы к завтрашним сбору и вывозу; деревенский дурачок И храпит среди свинюх. Ян побежал быстрее.

Для своих девятнадцати лет он был тщедушен: узкие плечи, тонкие щиколотки. Однако ляжки у Яна были толстыми, а руки от плеч – очень крепкими от силовых борцовских тренировок. Живот под книгой походил на резной дуб. Ян был в отличной форме. Он бегал из школы домой каждый вечер почти четыре года.

Совершив последний рывок, Ян нырнул под полог акаций, во двор дядюшкиного дома. И чуть не споткнулся от изумления. Постройка была освещена – вся, сверху донизу! Даже лампочка над вставной челюстью – и та горела. Что-то случилось с матерью! Или сестрой!

Ян не пошел к калитке – он перемахнул через глиняный забор и с треском одолел груду кирпичей. Пулей пронесся сквозь дверь и пустую гостиную к занавеске поперек кухни и остановился. Дрожа, отдернул закоптелый батик и вытаращил глаза. Вся семья сидела за обеденным столом, костяные палочки притомились подле лучших тарелок, в деревянных бадьях исходили паром овощи и рис. Родные повернули головы к Яну и улыбались.

Дядюшка встал: в каждой руке – по рюмке хрустально чистой жидкости. Передал одну рюмку Яну, поднял другую и произнес тост:

– За нашего малыша, за Яна, – объявил дядюшка, и его большой рот воссиял фарфором. – Ганьбэй![156]

– За Яна! – Тетушка, сестры, кузены и кузины все встали, воздев рюмки. – Ганьбэй!

Каждый опрокинул в рот глоток жидкости – кроме Яна. Он только моргал да унимал одышку. Мать обошла стол, ее глаза сияли.

– Ян, сыночек, прости нас. Мы прочли твое письмо.

Она передала ему увитую искусными письменами бумагу.

Внизу листа Ян увидел вытисненную официальную печать Народной Республики.

– Тебя пригласили в Пекин на забег. Соревноваться с бегунами со всего мира!

Не дав Яну взглянуть на письмо, дядюшка коснулся вновь наполненной рюмкой рюмки племянника.

– Забег покажут по телевизору во всем мире. Ганьбэй, Ян. Выпей.

Ян пригубил и спросил:

– Какой забег?

– Самый большой. Самый длинный…

Должно быть, марафонский, осознал Ян. Теперь он допил маотай[157] залпом. Крепкая рисовая водка выжгла свой путь к желудку. Марафон? На такую дистанцию – даже на половину – Ян никогда не бегал. Почему выбрали именно его? Ян не понимал.

– Мы все тобой гордимся, – сказала мать.

– Во всем мире, – твердил дядюшка. – Его увидят миллионы. Миллионы!

– Твой отец тоже тобой гордился бы, – добавила мать.

Тут Ян все понял. Председатель местного спортивного комитета был товарищем и коллегой отца: старый друг, честный и преданный, пусть не слишком смелый. Ясно, что это он порекомендовал младшего Яна. Благородный жест, чтобы снять груз с души. После всего, что было.

– Он вышел бы на площадь, сыграл бы на скрипке и спел, сыночек. Вот как он тобой гордился бы.

Ян не был в этом уверен, но подумал, что столь тяжелый груз не снять никакими благородными жестами и забегами с телетрансляцией.

Когда муж высшего ума о Дао
          слышит,
То стремится с усердием
          осуществлять его.
Когда муж среднего ума о Дао
          слышит,
То сомневается – то ли оно есть,
          то ли его и нет вовсе.
Когда муж низшего ума о Дао
          слышит,
То над ним смеется громко!
И если бы тот хохот не раздался,
Оно бы недостойно было Дао,
утем Великим, называться![158]

Американские журналисты похлебывали бесплатные напитки во глубине диванов в Клипер-клубе компании «Пан Америкэн» – привилегированном зале ожидания, что располагается на аэровокзале Международного аэропорта Сан-Франциско над головами простых путешественников.

Привилегированном не на словах, на деле. Мало знать о почтенном существовании и местонахождении зала: чтобы войти в него, нужно удостоверить весомость репутации. Не то чтобы журналисты принадлежали к первому классу – они сопровождали того, кто к нему принадлежал. Благодаря чему и оказались пред тайной дверью, миновали привратника и окунулись в дармовую выпивку.