Сестра пела, покачиваясь раскрепощенно и целомудренно, и щеки ее по-прежнему горели юным патриотизмом. Ян помнил и это ощущение –
Каждый день после школы он часами предавался убою: приближался крадучись к вражеским разносчикам инфекции со сложенной газетой и уничтожал десяток и более зараз. Сотни и сотни их сыпались каждое утро из бумажного кулька на приемный лоток учителя. На аналогичные убийства шли дети по всей стране. Не прошло и месяца, как мухи из Китая исчезли. Каждый класс получил официальный вымпел, висевший в окне. Алый шелк наполнял Яна такой гордостью, что к горлу подступали народные песни.
Потом он узнал от учителя биологии, что год, который
Нет, призывные песни уже не отзывались прежним биением в Яновой крови. Ему все еще нравилось слушать, как исполняет их сестра, но он боялся, что в нем тот звон заглох навсегда – застыл и заглох.
Но любопытство не исчезло, радовался Ян. Любопытство осталось. Например: что же все учителя во всех классах по всему Китаю
Близость Пекинского марафона и его международное освещение ослабили действие многих указов и вернули часть полузабытых ритуалов. В залах для игры в го[168]
официанткам позволили облачиться в классические наряды прислужниц и, пока завороженные игроки нависают над клацающими досками, разливать чай с замысловатым почтением прежних времен. На рынках детям разрешили торговать кульками с орехами и брать выручку себе, если орехи собраны самим ребенком.В Цюйфу, городке возле Яновой деревни в провинции Шаньгун[169]
, процессия покидала древнее кладбище. Несмотря на церемониальную серьезность, люди словно бы ликовали, будто обрели нечто утраченное. Многие скорбящие несли непокрытые птичьи клетки – зрелище, до недавних пор запрещенное, – а несколько женщин были одеты в фамильную парчу, что много лет пролежала в сундуках и отдавала плесенью. Ликование, да! Ибо возлюбленный, коего скорбящие оставили на кладбище, вверив попечению предков, не был унижен до стандартных горсти желто-серого пепла и дымка на ветру; он покоился в настоящей могиле, и насыпь свежей земли над ним лучилась, как памятник.Эти похороны были тем ценнее, что прошли они в Цюйфу. Именно в Цюйфу родился Конфуций. Столетиями горожане с гордостью показывали семейные надгробия с надписями, удостоверявшими: данный житель Цюйфу – прямой потомок славного философа. А в 1970 году полк хунвэйбинов[170]
промаршировал через город к древнему кладбищу и опрокинул все надгробия. Отступая с кладбища, хунвэйбины повесили над большими камнями при входе красно-белый транспарант. Слова на нем не оставляли сомнений в том, как Председатель относится к предкам:ХВАТИТ РАСХОДОВАТЬ ПРЕКРАСНУЮ ЗЕМЛЮ НА БЕСПОЛЕЗНЫХ МЕРТВЕЦОВ. КРЕМИРУЙТЕ ТРУПЫ!
Самого Конфуция сослали в чистилище падших звезд вместе с бессчетными поэтами и мыслителями, толковавшими слова мудреца на протяжении столетий. Учителей вроде Янова отца, продолжавших упоминать философа, лишали рабочих мест и одежды, объявляли «врагами коллективного сознания», ставили к позорным столбам на площадях. Многих приговорили к исправительным работам в колхозах – растить капусту и лук-порей вместо молодежи.