Когда истина лжёт (СИ)

- Ты что себе позволяешь, Скавронская? – было видно, как он сдерживал свою ярость, несильную, едва заметную, которую то и дело можно наблюдать на его лице. – Забыла уже о подруге, которая вылавливает меня везде и всюду? Кто вчера говорил, что потерять её из-за такого, как я, ты не хочешь?

- Надо же, вы помните о ней из всего этого ледового побоища влюблённых идиоток, - грубила я, не отдавая отчёт тому, что его провокация и шантаж – всё, что сейчас он мог позволить себе, чтобы вразумить меня.

- Из-за меня, Скавронская, очень много людей страдает, от молоденьких девочек вроде тебя до вполне взрослых женщин, - практикант подошёл ближе и, положив руки в карман брюк, чуть поддался ко мне так близко, чтобы видеть в моих глазах ответную реакцию на свои слова. – Из-за меня рушатся самые крепкие связи, не только дружеские.

- Вы пытаетесь меня запугать? – меня заинтересовал его рассказ о собственных достижениях, которыми он гордился или которых стыдился. Признаю, что мне было немного страшно, потому что эта таинственность, закрытая шторами неизвестная жизнь взрослого мужчины, манила и заставляла отбросить всякий интерес к истории. Наряду с ней, предметом обычной школьной программы, человек со своими скелетами в шкафу казался интереснее. Особенно этот человек, который совмещал и то, и другое.

- Я тебя предупреждаю, - его медленно двигающиеся губы замерли совсем рядом, чуть ниже моего уровня глаз, увлажнённые, не потрескавшиеся, выступающие. Я отвлеклась на его губы, а он продолжал смотреть в глаза и не мог не заметить взгляда. Чуть раскрыв рот, оттачивая каждое слово, не спеша, продолжал: – Меня можно любить на расстоянии, мною можно восхищаться, обо мне можно мечтать и вытворять в своих мечтах всё, что заблагорассудится.

Он сделал паузу, следя за тем, как меняется что-то в моих глазах, а у меня на лице не дрогнул ни один мускул, не выступила ни одна эмоция. Я молча ждала финала, как и он вчера, ждала не пояснений, а запретов, которые он поставит. Казалось, будто миг растянулся, секунды замерли, а молчание длилось слишком долго, непозволительно долго. А мы всё так же смотрели друг другу в глаза, словно ждали какого-то жеста, позволяющего продолжить разговор. И жест этот был не от посторонних, а от нас самих. Егор ждал, непонятно чего от меня, и моё непонимание, похоже, затягивало весь процесс разговора. Внутри опять чья-то рука скручивала мой желудок по спирали, но было не больно, а скорее неприятно, отчего дыхание сбивалось. Казалось, что воздуха вокруг недостаточно, что его слишком мало, что я вот-вот задохнусь.

- Не смей никогда приближаться ко мне, как к мужчине.

Слова застряли у меня в голове, раздаваясь эхом несколько раз. Желудок отпустило, но ощущение, будто что-то сдавливает горло, не давая дышать, не исчезло. В тот момент мне впервые стало страшно. Любопытство, которое всегда утолялось родителями, теперь оказалось под запретом. Он запретил мне приближаться к нему. Запретил приближаться. К мужчине. Но…

- Почему вы это мне говорите? – выдавила из себя я, всё ещё находясь под влиянием собственного псевдо-астматического приступа.

- Потому что из всех них, - он сделал характерную паузу, давая мне вспомнить забитую аудиторию девчонок, - ты самая опасная. Ты постепенно находишь во мне какое-то качество, которое тебе начинает нравиться, узнаёшь что-то, интересующее тебя. Постепенно начинаешь интересоваться моим мнением по поводу одной конкретной вещи, раздумываешь над ним и соглашаешься, перенимая себе мои собственные выводы. Ты начинаешь тонуть в жажде знаний, в интересе ко мне, теряя собственную неповторимость. Ты не умеешь влюбляться легко – такие, как ты, любят глубоко, сильно и страстно.

Каждое слово, каждое выражение в момент его молчания раздавалось в голове ярко и мощно. Словно меня кто-то пытается поднять, диафрагма не справляется, и дыхание перехватывает от этого взгляда, лица, находящегося так близко. Мне становится дурственно и безумно жарко в целой рекреации. До меня ещё долго не доходил смысл, и он это видел, но не реагировал. Все мои внутренности сжимались от того, что он меня знает лучше, чем я сама. Он, этот моральный урод и садист, ничего не делая, одними словами, взглядом, жестами рассказал в лицо всё то, что пряталось внутри меня. Обычно в такие моменты хочется что-то сделать, стать ещё ближе или решиться на какой-то шаг. Мне хотелось прекратить эту интимность – она была пугающей. Близкой, неутолимой, вожделенной и страшной. Я боялась что-то сделать. Из меня сделали нерв, оголённый, пульсирующий, томящийся. И это ощущение такой близости с мужчиной, пугало, это взрослое ощущение страсти, которое, словно лава, томилось внутри, подначивалось, сдерживалось, придавало моим глазам что-то такое, отчего Егор перестал дышать. Целых семнадцать секунд.

В ту субботу я ещё не знала, что лучше бы он умер от кислородного голодания или хотя бы тронулся умом, чем дальнейшие события.

Комментарий к Глава 2.

Коминтерн* - коммунистический интернационал; организация, объединявшая коммунистические партии различных стран.