Когда киты выброшены на берег (СИ)

Сатору протянул ей руку. Сакура легко, как вода, перетекла из своего положения поближе к нему. Вытянулась в полный рост. Годжо потёрся о её плечо подбородком.

— И давно ты забыл, что такое бритва? — спросила Сакура, всё-таки решив прокомментировать щетину на обычно гладко выбритом лице.

— Дня три назад, — протянул Сатору и потёрся о её плечо ещё раз.

Он тогда вернулся из офиса Накадзимы и долго сидел на диване в гостиной, пока сумерки за окном не начали сгущаться, и квартира не погрузилась в полумрак.

— Я слишком долго думал, ехать к тебе или нет, — признался Сатору.

— Целых три дня?

— Представь себе. Решил, что выставишь за порог, если явлюсь.

— Но тебя это не остановило.

— Как видишь — нет.

Сакура провела пальцами по его щекам и подбородку.

— Если мешает, побреюсь, — улыбнулся Сатору.

— Немного непривычно, — сказала Сакура. — У меня нет бритвенного станка.

— Куплю, — отозвался Сатору.

— Но есть клинковая бритва, — Сакура чуть приподнялась на локте, заглядывая в глаза Годжо.

— Я не умею ей пользоваться, — признался он.

— Зато я умею.

Годжо удивлённо вскинул брови и просиял.

— Стесняюсь спросить, в каких местах вы ей орудуете, госпожа Куран.

Сакура ткнула его под бок. Годжо тихо рассмеялся.

— Дедушку брила часто, особенно в последние годы. Он был довольно продвинутым стариком, но насчёт бритья имел какой-то особый пунктик.

— Интересно, — Годжо потёр себя под подбородком. — Можно попробовать.

— Да ладно, лучше правда купить станок и не мучиться, — сказала Сакура.

— Нет, давай ты меня побреешь этой штукой.

Сакура закатила глаза, понимая, что зря подала Годжо эту идею.

***

Лезвие аккуратно скользнуло вверх по шее к подбородку, оставляя за собой гладко выбритую кожу. Клинковая бритва. Властительница вендетты и ярчайший представитель прошлых столетий, коим пользовались обычные цирюльники, сейчас плавно двигалась по его вымазанной в пене для бритья щеке. Вещица капризная, особого внимания и сноровки требующая. Стоит руке чуть дрогнуть или неуверенно пройтись вверх, как бритва с открытым лезвием вскроет тонкую кожу.

Хорошо хоть Сакура не предложила самурайский клинок для ритуального самоубийства.

Сакура провела бритвой по щеке, затем легко смахнула с лезвия пену и вновь вернулась к шее. У Годжо она действительно красивая: длинная, сильная, с прожилками и перекатывающимися под кожей мышцами, с идеальными линиями сухожилий. Адамово яблоко дергалось всякий раз, когда Сатору глотал горькую слюну и чувствовал холодное лезвие. Ладонь Сакуры уверенно лежала у него на лбу, заставляя откинуть голову назад. Длинные пальцы зарылись в светлую челку.

— Надо было взять обычный станок, — сказала Сакура.

— С обычным никакого азарта, — протянул Годжо.

— Так тебе азарт подавай? — усмехнулась Сакура.

— Да, — ответил Годжо. — Я же адреналиновый наркоман, забыла?

— Забудешь о таком, — ответила Сакура, вытирая лезвие опаски полотенцем.

— Пересядешь ко мне на колени? — Годжо улыбнулся.

— Будет не удобно.

— К чёрту удобства.

— Вынуждена отвергнуть твоё столь щедрое предложение.

— Хорошо, прими другое: будешь встречаться со мной?

Рука Сакуры замерла, занесённая над чёткой линией чужого подбородка.

— Зачем? — она посмотрела в голубые глаза.

Годжо не шутил.

— А зачем люди, по-твоему, встречаются? — спросил он, удивлённо вскинув брови. — Ты нравишься мне, я нравлюсь тебе. Мы два взрослых, умных, красивых человека.

— Один из которых смертельно болен. Нам отведено совсем немного. Месяца три-четыре, половина из которых будет сущим адом, — сказала Сакура. — Тебе захочется сбежать или убить меня, чтобы не мучилась.

Сакура намеревалась вернуться к бритью, но Годжо мягко перехватил её за запястья. На красивом лице ещё осталось немного пены. Смотрелось бы забавно, не будь выражение его глаз очень серьёзным.

— Так давай начнём лечение.

— Ты опять за старое?

— Да. Не ищи причины жить, просто живи. Назло людям, которые портили тебе кровь, назло самой себе. В первую очередь самой себе, — сказал Годжо. — Но если уж тебе так нужен повод, то я его дам.

— Ты им станешь? — усмехнулась Сакура.

— Мало?

— Нет. Много. Слишком много.

— Боишься не справиться?

— Сатору, ты понимаешь, что значит находиться с человеком, который лечится химиотерапией. Она не даёт стопроцентной гарантии, в моём случае хорошо, если процентов пятьдесят наскребётся. Рецидив никто не отменял. Опухоль неоперабельная. Меня будут мучить адские боли, но и они — цветочки, по сравнению с тем, что ещё поджидает человека и его близких на этом пути. Готов ли ты пойти до конца, зная, что игра может не стоять свеч?

— А ты? — Годжо смотрел на неё внимательно.

Сакура провела бритвой по последней полосе белой пены, потом вытерла полотенцем её остатки с кожи. Обтёрла лезвие и очень ловко убрала его в строгой формы рукоять.

— Я не знаю, — честно ответила она. — Мне страшно, Сатору. Я это признаю. Смерти как таковой не боюсь, а вот что ей будет предшествовать… Я просто оттяну неизбежное, вот и всё.

— Мы все оттягиваем неизбежное. Сакура, если ты решишь пойти до конца, то я буду рядом, — сказал Годжо.

— А если я решу сдаться? — серьёзно спросила Сакура.