Когда луна окрасится в алый

С болезненным шипением Генко положила старика на землю и с трудом поднялась на ноги. Неожиданные, мягкие объятия Бьякко позволили ей немного расслабиться, ровно настолько, чтобы сестра увела ее подальше от замершего Озему и разверзающегося кошмара. Грохот становился все ближе, и Генко не хотела даже думать о том, кто мог издавать такой шум.

И все равно получила ответ. За спиной Озему, заполонив собой весь проход, появились три чудовищного размера фигуры. Исходившая от них энергия была не просто подавляющей, она во много раз превосходила силы всех, кто находился сейчас в лесу, будь то ёкаи, духи и даже сами боги. И словно этого было мало, первый из троицы занес ногу над трепещущей тьмой, что разделяла мир живых и мертвых, и с некой настороженностью сделал первый шаг.

Бьякко и Генко, только добравшиеся к Инари, рухнули на колени, судорожно глотая воздух, ставший на вкус тухлым и затхлым. Бьякко закашлялась, из глаз ее брызнули слезы, а лицо выражало такой ужас, которого Генко прежде никогда не видела у младшей сестры. Бьякко отпустила ее, тут же свернувшись в комок и буквально зарываясь в землю. Рот ее раскрылся в безмолвном крике, пока вся она от ушей до кончиков хвостов дрожала.

– Госпожа?.. – прохрипела Генко, поднимая взгляд на богиню.

Инари не была в ужасе. Но в ее глазах читались недоверие и возмущение. Губы богини сжались в тонкую линию, брови нахмурились, из-за чего между ними на прежде идеально гладком лбу образовалась глубокая складка. Она так крепко сжала в ладони тэссэн, что тот грозил сломаться, хотя и был выкован на Небесах.

– Это одно из воплощений бога грома Царства мертвых – Райдзина, – проговорила Инари. – Трое из них вместе с Восемью чудовищными женщинами Ёми гнались за Идзанаги-сама, когда он пытался выбраться из их мира.

Нервный смешок сорвался с губ Генко, она перевела взгляд сначала с богини на сестру, а после на воплощение Райдзина. Он походил на скалу. Черты лица его были грубыми и угловатыми, как неаккуратно высеченное лицо статуи. Шаги напоминали шум камнепада, и любое движение отзывалось жутким скрежетом, от которого хотелось зажать уши.

– Горное божество, – догадалась Генко и облизнула пересохшие губы.

Позади Горного воплощения, извергая редкие язычки пламени, стояло Огненное божество. Своим жаром оно опаляло того, кто, очевидно, был Земляным воплощением – кожа его от близости с пламенем трескалась и осыпалась, но на ее месте быстро нарастала новая, чтобы цикл повторился вновь.

Они не выживут, если эти трое божеств покинут Ёми. Мысль пришла в голову Генко неожиданно, но на удивление спокойно, как если бы сейчас вокруг нее не замерли в нерешительности ками, а большинство демонов и духов не ревели от отчаяния и ужаса, не в силах справиться с подавляющей энергией Царства Желтых вод.

Они умрут. Все, даже боги, если не уничтожить Озему, который открыл врата. Вероятно, он был ключом, потому что так и стоял на месте, с пустым взглядом и застывшим в ярости лицом. Казалось, он даже не дышал, лишь тяжело опирался на воткнутую в землю нагинату окаменевшим изваянием.

Горное божество же пока не решалось выйти из врат, так и стояло, выставив вперед одну ногу и ожидая то ли гнева Небес, то ли нападения ками. Но не двигался никто, и только в небе бушевали гром и молнии, но ни капли дождя не сорвалось на землю.

В этот момент Генко поняла, что прежде обманывала саму себя. Тогда, всего лишь часом или двумя ранее, она верила, что убьет Озему любой ценой, даже если придется расплатиться собственной жизнью, но сейчас, когда это был ее единственный шанс уничтожить его… Она боялась. Ей не хотелось покидать этот мир. Эти горы и леса, в которых она жила так долго, что уже считала их своим домом и своей собственностью. Не хотела покидать Сиракаву, где ее ненавидели, но где она могла устраивать проказы, словно ей не было более тысячи лет. Она не хотела оставлять сестру, с которой чаще пререкалась, чем беседовала, и с которой не была особо близка, но все же любила той сестринской любовью, которая не поддавалась объяснениям. Она не хотела покидать Инари, к которой только вернулась, не настолько идеальной, как помнила Генко, но заменившей ей мать.

Но больше всего она не хотела уходить из-за Йосинори. Это было так несправедливо: вся ее жизнь сводилась к службе ками, но стоило ей найти что-то для себя, кого-то своего, как она не могла насладиться даже тем немногим временем, что отмеряла им человеческая жизнь.

Она даже не успела сказать Йосинори, как много он стал значить для нее за то недолгое время, что они провели вместе. Как быстро и легко он пробрался ей в сердце и остался там, как если бы всегда жил в нем, но отлучался и наконец вернулся назад. Генко жалела, что прежде отказала ему, глупо ссылаясь на то, что ее место рядом с Инари, что именно его жизнь коротка, заносчиво предполагая, что сможет пережить эту битву.