Когда мое сердце станет одним из Тысячи

На мгновение я задумываюсь, не позвонить ли доктору Бернхардту. Может, он найдет кого-то, кто пропишет мне успокоительное, чтобы меня отключило и боль унялась. Но я каждый раз трясусь от страха просто при мысли зайти в кабинет врача.

Когда мне было пятнадцать и я только вышла из приюта, мне назначили обязательные психологические консультации со старухой, которая источала соленый, рассольный запах, типа оливок. Приемы были короткими и формальными. Бóльшую часть времени я проводила, уставясь в стену и отвечая на ее вопросы очень поверхностно, ожидая, когда это все закончится. Я слишком много общалась с врачами и другими медицинскими работниками в детстве. И никто из них не помог мне по-настоящему.

Впервые я попала к психологу в третьем классе. В ее кабинете было полно игрушек и кукол. Также там было колесо эмоций с разными цветами и надписями «СЧАСТЛИВЫЙ», «ГРУСТНЫЙ», «ЗЛОЙ» и «СПОКОЙНЫЙ». На нашем первом занятии она пыталась научить меня улыбаться.

— Улыбка — простой способ проявить дружелюбие, — сказала она, показывая на свои розовые щеки с ямочками. — Вот так. А теперь ты.

Я обнажила зубы.

— Очень, — она кашлянула, — очень хорошо. Теперь попробуй улыбнуться вот в это зеркало.

Я сделала еще одну попытку.

— Еще разок. Попробуй расслабиться.

— Обезьяны показывают зубы в знак подчинения, — сказала я.

Он взглянула на меня своими яркими глазами и наклонила голову:

— Это очень интересно. Но ведь люди — не обезьяны.

— Обезьяны! Люди приматы, как шимпанзе или бонобó.

— Давай-ка еще раз попробуем улыбнуться.

На той же неделе в школе произошел еще один «инцидент», как говорили взрослые, когда случалось что-то плохое. Мальчик ходил за мной по школьным коридорам и перекатывал в пенале шарики, зная, как меня раздражает этот звук. Казалось, что шарики катаются внутри моей черепной коробки, ударяясь о ее стенки. Я попросила его перестать, но он продолжил. Я притворилась, что не замечаю его. Но он все не отставал от меня, грохоча шариками все громче и громче и напевая монотонным голосом: «Робо-тор-моз, Робо-тор-моз». В конце концов я развернулась и вмазала ему по лицу. Меня наказали на два дня.

— Теперь давай поговорим об этой ситуации, — говорит психолог на нашей следующей встрече. — Что нужно было бы сделать, чтобы все сложилось иначе?

Я сижу, скрестив ноги и уставившись в одну точку на полу.

— Просто сделайте так, чтобы они перестали меня обижать.

Пауза.

— Ну это не совсем моя работа, милая. Ты можешь поговорить об этом с директором или учителями.

— Я уже говорила. Они тоже не могут это остановить.

— Сейчас давай поговорим о том, что произошло с тем мальчиком. Я знаю, что он начал первый, но ты не можешь контролировать действия других людей. Ты можешь контролировать только то, что делаешь ты. Так вот, скажи мне, что ты могла бы еще сделать, кроме того что бить его по лицу?

— Пнуть его, — бормочу я.

— Я не об этом.

Почему все ведут себя, словно я сама виновата в том, что другие дети издеваются надо мной? И почему именно мне нужно меняться?

Оставшееся время приема я отказываюсь говорить, и она отпускает меня пораньше. Когда настало время следующей встречи с розовощеким психологом, я заперлась в своей комнате. Я решила, что если взрослые не собираются мне помогать, то пусть отставят меня в покое.

Туман воспоминаний рассеивается, я включаю в воду в раковине и полощу рот, чтобы избавиться от кислого привкуса рвоты.

В почте вижу несколько непрочитанных сообщений от Стэнли. Я провожу пальцем по тачпэду и навожу курсор, чтобы открыть первое из них, но в последний момент останавливаюсь. Я не готова, мне нужно прочистить голову, снова нащупать свой центр контроля.

Я закрываю ноутбук.

В животе урчит — я ничего не ела с утра. Завариваю себе лапшу быстрого приготовления и переключаю каналы, пока не попадаю на передачу о дикой природе.

Белые медведи неторопливо бредут по снегу. Глядя на них, я чувствую, как мои мышцы расслабляются и сердцебиение замедляется. Животные живут просто: ешь, играй, спаривайся, выживай. Им не приходится заботиться о квартплате, работе или странных, запутанных, смущающих чувствах. Я с хлюпаньем втягиваю немного лапши.

На экране спаривается пара белых медведей. Веки самки сжаты, глаза словно щелки, зубы обнажены, язык вывалился — в неудобстве или удовольствии, а может, и в том и в другом, пока самец забирается на нее сзади.

Я вдруг замечаю, что перестала жевать и лапша жижей лежит в моем рту.

Самец медведя заканчивает, слезает и уходит прочь.

Самка растягивается на снегу, зевает, округляя розовый язык.

В моем сознании появляется парочка, которую я видела в зоопарке две недели назад, — их простой, естественный физический контакт, то, как они смотрели друг на друга, словно ничего больше не существует. Интересно, занимаются ли они сексом.

Я этим никогда не смогу заняться. Я не терплю даже, когда ко мне просто прикасаются.

Но все животные, и люди в том числе, запрограммированы размножаться. Это базовый инстинкт, как еда и испражнение.

А я все же человек, правда ведь?