Когда мое сердце станет одним из Тысячи

На мгновение я позволяю себе представить эту возможность — маленький человеческий комочек, извивающийся комочек жизни с моими глазами и его волосами. Его улыбкой и моим носом.

Моим мозгом и его костями.

— Что бы мы делали? — спрашивает он. — Что бы ты делала?

То, что должна была сделать моя мать, забеременев мной. Кролики растворяют своих недоношенных детенышей. В царстве зверей аборт — вещь довольно частая. Можно сказать, что это милосерднее. В дикой природе младенцы, родившиеся в неблагоприятных условиях или с генетическими изъянами, долго не живут.

У меня в голове звучат слова Стэнли: «В смысле, конечно, лучше, когда это спланированно. Но многие дети рождаются незапланированно, и все равно родители их любят».

И мой собственный голос, отвечающий ему: «Любовь не оплачивает счета».

У меня болит живот. Я чувствую, что заболеваю.

— Я не знаю.

Он отводит глаза. В приглушенном свете в движении его глаз я вижу голубовато-серые блики. Дымчато-голубые, сумрачно-голубые. Темная хориоидеа, просвечивающаяся сквозь слишком тонкую ткань.

— Наверное, вино было плохой идеей, — он улыбается, мышцы на его лице напрягаются. — Давай просто ложиться спать.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Еще долго после того, как Стэнли ушел спать, я лежу на диване, глядя в потолок. Духота в голове рассеялась, но меня все еще подташнивает. Неужели мы на самом деле сейчас об этом говорили?

Почему ты так боишься быть любимой?

Я переворачиваюсь, зарывая лицо в диванные подушки.

Завтра мы будем вместе завтракать. Я подвезу его в колледж, и мы притворимся, что прошлой ночи не было. Я запечатаю ее там же, где все остальное, с чем я не знаю, как справиться. Нет смысла распутывать эти чувства, когда наши отношения уже безнадежно разрушены.

Ты просто используешь это как предлог.

Я сворачиваюсь в комок.

Он прав. Я просто бегу, придумывая себе оправдания, потому что не знаю, как быть с кем-то в близости.

На этот раз я не убегу. Я не могу исправить случившееся, но я могу остаться и встретиться лицом к лицу с последствиями своих действий. После всего, через что мы вместе прошли, я должна быть с ним честной. В отношении всего. И если он не захочет после этого со мной быть… наверное, это к лучшему.

Я тихо одеваюсь, натягиваю пальто и завязываю ботинки.

Мне нужно открыть Хранилище, и когда я это сделаю, мне нельзя быть рядом со Стэнли.

Я не знаю, что может произойти.

Снаружи мир неподвижный и белый, холодный и чистый. Я долго еду на машине мимо заснеженных полей и лесов, пока наконец не попадаю к темному простору озера. Я паркуюсь, вылезаю из машины и иду, скрипя ботинками по снегу, к краю воды. Несмотря на холод, озеро не замерзло. Оно накатывает на песок, словно протягивая ко мне руки. Я закрываю глаза и вижу возвышающиеся надо мной сумрачные ворота Хранилища.

Я не могу дотянуться и открыть их. Они закрыты слишком плотно. Когда я создавала это место, я сделала так, чтобы даже я сама не сумела их открыть из прихоти. Но есть один способ.

Стоя на берегу, я начинаю снимать одежду. Когда стягиваю футболку, ледяной воздух обжигает мою обнаженную кожу, пуская по ней стайку мурашек. Не обращая внимания на неудобство, я складываю одежду стопкой и кладу ключ от машины поверх нее. Я сильно трясусь, и не только от холода. Все во мне требует, чтобы я развернулась и бежала, бежала, бежала. Паника, словно сработавшая сигнализация, звенит в голове, заглушая мысли.

Это безумие. У меня может быть обморожение. Я могу умереть.

Но мне нужно это сделать. Если я не встречусь с этим лицом к лицу сейчас, то уже никогда не смогу.

Голая, я вхожу в ледяную воду. Она ласкает меня, укутывает. Мой мозг все еще кричит, но я игнорирую это и продолжаю идти, пока не оказываюсь в воде по грудь. Дыхание становится быстрым и поверхностным. Холод пожирает меня, словно с меня содрали кожу и я горю заживо.

Я делаю глубокий вдох и окунаюсь в воду с головой.

Вода сжимает меня со всех сторон, холодная и черная, как смола. Я открываю рот, и воздух из легких выскальзывает стайкой пузырей. Мамино призрачно-бледное лицо проплывает в темноте, волосы ореолом развеваются вокруг него. Глаза ее закрыты. Какое-то мгновение мы висим в невесомости.

А потом начинаем опускаться.

В голове хаос из белого шума, но тело знает, чего хочет: оно хочет воздуха. Оно хочет жить. Я отстегиваю ремень безопасности и ерзаю вслепую, пальцы оцепенели от холода, глаза всматриваются в темноту. Я нащупываю и тяну ручку двери, она не поддается. Словно что-то толкает дверь с той стороны, стараясь прижать покрепче.

Сквозь воду я вижу над собой слабый свет, но он постепенно меркнет. Покалывание в легких превратилось в боль. Рот хочет раскрыться, но я сжимаю губы, зная, что, если я уступлю этому желанию, все будет кончено. В приступе панической силы я толкаю дверь, и она наконец открывается.