Когда мое сердце станет одним из Тысячи

То, что они называют улучшением, было всего лишь постепенным процессом запирания тревожащего и болезненного глубоко в потаенных уголках моего сознания, пока я не затвердела настолько, чтобы начать функционировать. Последние несколько месяцев я кирпичик за кирпичиком возводила свое Хранилище. Теперь я могу ходить и говорить, но часть меня по-прежнему далеко, и я не знаю, как ее нащупать.

Мама мертва из-за меня. Я должна была быть с ней — разлагаться на дне озера.

Может, так оно и есть, и поэтому я ничего не могу почувствовать. Может, я как кот Шрёдингера, одновременно и жива, и мертва.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Скрип резины по асфальту выдергивает меня из сна. Я рывком сажусь на скамейку и открываю глаза в тот самый момент, когда машина резко сворачивает, едва не задев оказавшуюся на дороге белку. Белка дает деру и, махнув пушистым коричневым хвостом, исчезает.

Если бы все произошло немного иначе, если бы квантовые частицы закрутились в другом направлении, возможно, водитель не затормозил бы вовремя и сбил бы белку. Возможно, в другой вселенной все так и случилось. А возможно, в еще какой-то вселенной машина сбила бы человека, а не белку. Возможно, даже меня. Или кого-то еще.

Снег валит плотно и быстро, укрывая мир одеялом, которое приглушает любой звук. Мое дыхание вырывается паром.

Я залезаю в машину и забираюсь на заднее сиденье, хотя тут не теплее. Дрожа всем телом, роюсь в сумке, пока не нахожу свой потрепанный, с загнутыми страницами экземпляр «Обитателей холмов», тот самый, который подарила мне медсестра более шести лет назад. Я прочитала его в тот же вечер на одном дыхании.

До этого художественная литература меня особо не интересовала — даже в детстве я предпочитала книги о природе и науке. Романы всегда были о чувствах и отношениях, что смущало и пугало меня. Но отчего-то с «Обитателями холмов» все вышло иначе. Я читала их взахлеб, едва успевая переворачивать страницы. Орех, Пятик и Шишак стали такими же настоящими, как окружающие люди из плоти и крови. Я жила на страницах книги вместе с ними. Я все это ощущала — их голод, страх и отчаянную тоску по месту, которое они могли бы назвать домом.

Я прикасаюсь к страницам, глаза находят знакомую фразу: «Сердце мое стало одним из Тысячи, ибо мой друг перестал сегодня бегать».

Почему-то от этой фразы у меня бегут мурашки.

Я закрываю книгу и аккуратно кладу ее обратно в сумку. Пальцы в перчатках онемели, я сгибаю их, чтобы разогнать кровь.

Не хочу тратить остатки бензина на обогреватель, но если останусь здесь, то околею. Через дорогу находится мини-маркет с яркими витринами, манящими в уютное тепло. Может, мне удастся погреться внутри минут двадцать, прежде чем меня прогонят.

Когда я вхожу, над входом звенит колокольчик. Я вдруг понимаю, что это тот самый магазин, в который я ходила, когда у меня еще была квартира. Продавец смотрит на меня, затем отводит глаза. Интересно, узнал ли он меня в потрепанной, грязной одежде и со всклоченными волосами?

Я притворяюсь, что просматриваю газеты. Взгляд скользит по тексту, не воспринимая написанное… и вдруг я замираю.

В одном из заголовков написано: «ПОДРОСТКУ ИЗ ШОМБУРГА ПРЕДЪЯВЛЕНО ОБВИНЕНИЕ В НАПАДЕНИИ И ПРИЧИНЕНИИ ТЕЛЕСНЫХ ПОВРЕЖДЕНИЙ». Я узнаю фото. Это ТиДжей.

И ниже: «Восемнадцатилетний Тимоти Дж. Хоук был арестован после драки в общественном парке с девятнадцатилетним Стэнли Финкелом, во время которой Финкел, как сообщается, был избит собственной тростью. Хоук заявил, что Финкел начал драку, спровоцировав его устно и нанеся первый удар. У Финкела остались повреждения, масштаб которых пока неизвестен. Хоук ожидает суда, назначенного на понедельник, Финкел находится в больнице».

Слова расплываются. Руки начинают трястись, а пальцы напрягаются, сминая бумагу.

Я бросаю газету и выбегаю из магазина.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

В больнице Святого Матфея меня не пропускают дальше регистратуры. Возможно, потому, что я не близкий родственник Стэнли, или потому, что я выгляжу как сумасшедшая в своей грязной одежде и со спутанными волосами. Но я не ухожу. Я сажусь в одном из залов ожидания. И когда кто-нибудь что-то говорит мне, я монотонно отвечаю, что хочу видеть Стэнли Финкела.

У меня нет сил и голова кружится от голода, но мне все равно. Я буду здесь сидеть, сколько потребуется.

Наконец ко мне подходит медсестра: «Мы сообщили ему, что вы здесь. Он говорит, что вы можете зайти».

Я следую за ней в лифт, мы поднимаемся на третий этаж. Она ведет меня по длинному стерильно белому коридору и останавливается напротив двери.

— Ему постоянно делают операции, — произносит она. — Советую вам не задерживаться.

Она открывает дверь. Я замираю на пороге. В палате одна-единственная кровать, закрытая шторами со всех сторон.

Я делаю глубокий вдох и вхожу в палату. Сестра закрывает дверь за моей спиной.

— Стэнли, — зову я. Никто не отвечает.

Я медленно подхожу к кровати и раздвигаю шторы.

Увиденное повергло меня в шок, и в глазах тотчас помутилось.