Когда мое сердце станет одним из Тысячи

Ножки стола скрипят, когда мама встает. Она подходит ко мне и кладет руки мне на плечи. Я, одурманенная, отклоняюсь. Я пытаюсь спросить у нее, что происходит, но вместо слов изо рта вырывается еще один стон.

— Тихо-тихо.

Она поднимает меня со стула. Я как марионетка — голова и конечности болтаются, а мама переносит меня на диван и садится рядом. Она держит меня на руках, крепко сжимает и начинает качать.

Мама гладит меня по свесившейся набок голове. Все как в тумане. Мир медленно вращается вокруг, словно я на карусели.

Обычно от нее пахнет медом и ванильным шампунем. Теперь же к ней прилип кислый, затхлый запах, будто она не мылась несколько дней, и она так крепко, до боли, меня сжимает. Ее пальцы впиваются мне в ребра, как будто она боится, что я улечу, если она ослабит хватку.

— Я так сильно тебя люблю, Элви, — говорит она. — Ты понимаешь это?

Я открываю рот, но из него вытекают только слюни.

Что-то точно не так. Если бы я могла ясно соображать, я бы поняла, что происходит, но когда я пытаюсь сосредоточиться на мыслях, они ускользают, как юркая рыбешка сквозь пальцы.

Я пытаюсь произнести: «Мам, что происходит?», но у меня онемели губы и язык, и выходит только «ууу, вуу руу».

Она начинает петь. Она иногда пела мне эту песню, когда я была маленькой, — «Мой милый за океаном». Но теперь она поет ее с моим именем: «Моя Элви за океаном… моя Элви за океаном…» По моему лицу текут слезы. «Моя Элви за океаном…»

Меня обволакивает дымка. Я словно падаю, и мамины слова летят вслед за мной.

«О, верните мне мою Элви».

Я открываю рот, чтобы сказать, что я здесь. Но серый туман поглощает меня целиком.

Некоторое время я парю в нем.

Когда я выныриваю, мы куда-то едем. Я слышу звук мотора и чувствую ремень безопасности на теле. Я пытаюсь поднять руку, но кажется, что она залита цементом.

— Просто расслабься, — говорит мама. Ее мягкий голос звучит издалека. — Мы едем гулять. Я везу тебя в твое любимое место.

У меня каменные веки, но мне удается приоткрыть их совсем чуть-чуть. Мама за рулем, на ее лице слабый отсвет приборной доски, глаза широко раскрыты и неподвижны.

— Все будет хорошо, — говорит она.

Я не знаю, что происходит. Я изо всех сил стараюсь сложить все части головоломки, но детали, кажется, совсем не сходятся. Если бы я только могла думать. Почему я не могу думать?

Где-то внутри тихий, холодный, ясный голос шепчет: «сок». Сердце начинает колотиться. Мне нужно двигаться. Мне нужно выбраться отсюда. Я не понимаю, что происходит, знаю только, что все происходящее — неправильно и мне нужно выбраться. Но мои мышцы похожи на лапшу. Похожее чувство, когда просыпаешься посреди ночи, сознание наполовину бодрствует, а тело не двигается, и глаза не открываются, голова затуманена сном — сонный паралич. Я думаю: «Просто пошевели пальцем» — и изо всех сил стараюсь согнуть правый указательный палец, но ничего не получается.

Двигайся, двигайся, двигайся, ну двигайся же.

Я вижу, что за окном. Я вижу знак, означающий, что мы доехали до озера. Обычно здесь мама останавливает машину и паркуется. Но мы продолжаем ехать, заезжаем на деревянный пирс, который, словно палец, нависает над озером.

А мое тело все так же неподвижно.

Можно просто расслабиться и заснуть. Может, если я перестану пытаться, все будет хорошо. Может, я проснусь в своей кровати и все это окажется сном.

Я снова проваливаюсь в теплую черноту, и мамин голос шлейфом тянется за мной:

— Что бы ни произошло, это потому, что я люблю тебя.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Тишина. Стэнли все еще держит меня за руку, но ничего не говорит. Не слышно никаких звуков, кроме его отрывистого дыхания.

— Она все повторяла, что любит меня. И что бы она ни сделала, это потому, что она меня любит, — я смотрю прямо перед собой. Я словно парю, по-прежнему опустошенная, потому что если позволю себе что-то ощущать сейчас, то рассыплюсь: — Если это любовь, то что в ней хорошего.

Он медленно и глубоко вздыхает. Затем касается моей щеки, поворачивает мое лицо к себе. В его широко распахнутых ярко-голубых глазах стоят слезы:

— Это не любовь, Элви.

Я безучастно отвечаю на его взгляд.

— Даже если она на самом деле любила тебя, то, что она сделала, не было актом любви.

— Тогда чем это было.

Его плечи опускаются, и он внезапно выглядит очень уставшим.

— Я не знаю; может, страхом? Я не могу понять, почему она это сделала. Но все, что могу тебе сказать, — ты не виновата.

— Нет, виновата. — Оцепенение постепенно проходит. Внутри меня что-то пробуждается, мне становится больно. — Я испортила ей жизнь. Если бы я больше старалась… — Всхлип сотрясает мою грудь. — Если бы я вела себя иначе, если бы я была другой, возможно, она все еще была бы жива. И мне страшно. Страшно, что я навсегда останусь такой, сколько бы я ни пыталась стать лучше, это будет происходить снова и снова, и я… и ты…

Он сжимает мою кисть в своей так сильно, что я в удивлении поднимаю глаза.