Когда мое сердце станет одним из Тысячи

— Ты можешь всю жизнь гадать, представляя себе другой мир, где ты приняла другие решения и все сложилось иначе. Но не существует мира, где накачать одиннадцатилетнего ребенка таблетками, пристегнуть его к сиденью и завезти в озеро было бы нормальным.

— Мама не была плохим человеком, — слабо отзываюсь я. — Она… она просто не могла… — Я затихаю. Я даже не знаю, что хочу сказать. — Кому угодно было бы не под силу заботиться обо мне.

— Ну а что ты скажешь про развод моих родителей? Ты думаешь, это моя вина?

Я напрягаюсь.

— Нет, конечно, нет.

— Тогда почему ты винишь себя?

— Ну это… другое.

— Нет. Это то же самое. Мне потребовались годы, чтобы перестать винить себя за все, что случилось. И все равно иногда я чувствую себя виноватым. После развода мама совсем расклеилась. Она всегда чересчур оберегала меня, а когда ушел отец, у нее остался только я. Мне не разрешалось играть на улице с другими ребятами. Если я пытался сбежать, она запирала меня в комнате на несколько дней. Я и так пропускал столько времени в школе из-за переломов и операций, что никого уже не удивляло, что я там не появляюсь. В какой-то момент она просто забрала меня из школы насовсем.

Я слушаю затаив дыхание.

— Все не всегда было плохо. Бoльшую часть времени она была доброй. Нежной. Она давала мне все, в чем я нуждался, — покупала книги и компьютерные игры, поэтому я не скучал, хотя постоянно сидел дома. Но мне казалось, что я задыхаюсь. Когда я сказал ей, что хочу уехать и учиться в колледже, она взбесилась. Кричала, что я разбиваю ей сердце и что убью ее, если уеду. Но я не сдавался. Это был единственный спор, в котором я выиграл. Потом… — Он замолкает. Его глаза блестят, влажные и зеркальные от слез.

— Она заболела и начала отключаться. Она уже какое-то время понимала, что с ней что-то не так, но к врачу не шла, потому что все деньги уходили на оплату моего лечения. Когда она наконец сходила к неврологу, было уже поздно. После этого мне пришлось вернуться. Я не мог оставить ее. Ей становилось все хуже. У нее появились эти приступы ярости, припадки, когда она орала на меня и бросала в меня предметы. Однажды ночью даже… — Его голос обрывается. Она замолкает и вздыхает. — Я принимал ванну. Она ворвалась в ванную с пустым взглядом, словно находится где-то далеко, и начала меня мыть. Всего целиком. Словно я был младенцем или типа того. Я просил ее перестать, но, казалось, она не слышит, и мне было страшно ее оттолкнуть. Я боялся, что она заведется. — Он сидит сутулясь, крепко сжав кулаки. — Не то чтобы… в смысле, она не била меня. Но в следующий раз, когда я пошел в больницу и врач попросила меня раздеться, чтобы посмотреть, как заживает последний перелом, у меня случилась паническая атака.

О боже, Стэнли, думаю я. Стэнли. Стэнли.

— Я знаю, что она любила меня, — говорит он, — а я любил ее… и отца тоже любил. И все еще люблю. Я думаю, что в каком-то смысле проще, когда кто-то бьет тебя из ненависти. Это меньше сбивает с толку. А когда тебя колотят люди, любящие тебя больше всех… никто никогда не подскажет тебе, как тут поступить.

У меня в груди тугой горячий шарик. Внезапно хочется пойти в комнату его матери и разбить все фарфоровые фигурки, разорвать в клочья цветочное покрывало и занавески с розами. Уничтожить всю боль, все воспоминания.

— Послушай, — он берет мое лицо в ладони, я чувствую их тепло. — То, что случилось, — не твоя вина. Нисколечко. И я буду повторять это столько раз, сколько потребуется, чтобы ты в это поверила.

То, что он говорит, кажется невероятным. Словно логическая ошибка. Мой мозг не воспринимает эту информацию.

— Если бы я не подняла твой телефон в парке, не написала бы тот имейл, тебе не пришлось бы проходить через все эти страдания, — мой голос дрожит. — Ты бы сейчас не сидел в этом кресле с половиной тела в бинтах.

— Ты права, — говорит он, — меня бы здесь не было. Я бы лежал рядом со своей матерью на кладбище.

Сначала я не понимаю смысл этих слов. Не могу их считать. Поднимаю голову:

— Что.

— Когда ты прислала мне тот имейл, я передумал.

Я не сразу нахожу слова.

— Почему, — шепчу я, — почему ты не сказал мне.

— Я не хотел, чтобы ты была со мной из жалости. Мне нужно было знать, что это по-настоящему.

Я не могу сдержаться. Я целую его. Я чувствую, как он дышит, — он немного напрягается, но потом сдается.

Он улыбается, в его глазах стоят слезы:

— Я не жалею ни о единой минуте, проведенной с тобой. Даже когда было сложно.

Я закрываю глаза и выдыхаю, вздрагивая. Мое лицо все еще в его ладонях:

— Я не заслуживаю тебя.

— Перестань себе это твердить, — у него резкий, почти рассерженный голос, но вместе с тем в нем слышится надсаженная хрипотца, словно он сейчас заплачет.

— Что бы ты себе ни думала, я не святой. Ты заслуживаешь любви. Ты заслуживаешь счастья. Поэтому, пожалуйста… — его руки становятся мягче и глаза улыбаются, — перестать себя наказывать.

Я не могу говорить.