Когда молчит совесть

Обычно Мархамат с трудом преодолевала лестницу. Войдя в квартиру, первым делом валилась на диван и минут пятнадцать — двадцать лежала, приходя в себя и переводя дыхание. Сегодня она даже не взглянула на кресло, стоявшее возле телефона, а схватили трубку и принялась громко сыпать проклятьями:

— Чтоб отнялись ваши ноги и онемели руки! К телефону, видите ли, не подходят, чтоб вас паралич разбил!

Алагёз, старательно разучивавшая музыкальный урок, с удивлением взглянула на мать и съежилась от страха. Но Мархамат не замечала ее. Наконец в трубке что-то щелкнуло. Услышав голос Зия Лалаева, Мархамат завопила:

— Вы что, подохли? Почему трубку не берете?

— Мархамат-ханум? Что произошло, почему у вас такой сердитый голос?

— Прекрати в жмурки играть, противный! Допрос вздумал мне учинить? Немедленно сюда!

— К добру ли?

— Придешь — половину добра получишь!

Швырнув трубку, Мархамат плюхнулась в кресло, охая и стеная. В ее разгоряченном мозгу вертелась одна мысль: где выход? Эти два слова повторяла она всю дорогу до дома и сейчас твердила их, как набожные старухи твердят молитву. Раздался резкий телефонный звонок. В ярости схватила она трубку. Держа на некотором расстоянии, она ждала, пока в трубке раздастся чей-нибудь голос: разговаривать с посторонними Мархамат была не в силах.

— Тетя, Зия беспокоит тебя! Нельзя ли зайти позднее? Срочная работа.

— Истукан несчастный! — в бешенстве закричала Мархамат. — Пусть лопнет твоя работа! Пусть следа от нее не останется! Намыль голову дома, а сбреешь здесь! Быстро!

— Что за горячка?

— Уф-ф! Слушай, болван, неужели я должна по телефону объяснять, зачем ты мне понадобился? Пожар! Понимаешь, пожар!

Она снова швырнула трубку, вскочила и стала ходить взад и вперед по комнате. Хватаясь то за голову, то за сердце, она стонала и охала, точно из ее тела острым ножом вырезали куски мяса.

Руки Алагёз неподвижно замерли на клавишах, стоны матери не на шутку испугали ее.

— Где пожар, мама? — дрожащим голосом спросила она.

Испуганный голос дочери заставил Мархамат опомниться.

Она резко повернулась к ней.

— Здесь пожар! — двумя руками схватила себя за ворот, разорвала его. Тут горит, понимаешь! Ты, ты превращаешь меня в пепел!

— Что я сделала, мама, чем виновата? — расплакалась Алагёз.

«Нельзя ее волновать, она больная…» — подумала Мархамат, но не могла совладать с обуревавшими ее чувствами.

— Разве такой должна быть девушка в твоем возрасте? Погляди на других! Парни за ними, как преданные псы, таскаются, девушки у них на головах орехи колют! А ты?! Мямля, разиня! Увидишь молодого человека, дрожишь, как цыпленок под дождем! Каждый день я учу тебя, как должна вести себя.

Все словно с гуся вода! Если умру, как станешь жить на свете, ума не приложу! — Мархамат тяжело перевела дыхание. — Что мне с тобой делать? В отца пошла. У них в роду все такие. Ни хитрости, ни ловкости! Только и знаете — честность, приличие. Кому это нужно? Да будь твой отец другим, сейчас бы самые высокие посты занимал! Ты его дочь! Моим молоком вскормлена, а ни чего от меня не взяла… Ох, горе мне, таю, как соляная гора. Из-за вас! Таю… О аллах, пошли мне конец…

Алагёз громко зарыдала.

— Не могу я, мама, — сквозь слезы повторяла она. — Что мне делать, не могу…

Слезы дочери, ее горькие слова точно холодной водой окатили Мархамат. В первый раз девочка говорила с ней так откровенно. Сколько раз пыталась Мархамат завести разговор о любви, замужестве. Алагёз отмалчивалась. С тревогой думала Мархамат: а вдруг проклятая болезнь убила в ней потребность любви? Тайно от всех она советовалась с психиатрами. Нынешним летом тревога ее вспыхнула с новой силой. Каждый день заговаривала она с дочерью о Вугаре, расхваливала его красоту, ум, талант. Ничего не помогало, — Алагёз, казалось, не слушала ее. И вдруг это жалобное признание! Как ни странно, оно обрадовало Мархамат. Не означает ли оно, что дочь ее любит Вугара? Она подошла к Алагёз, обняла, села рядом.

— Бедняжка моя! О, если бы ты следовала моим советам, любого парня приворожила бы! И тогда твоя мать не знала бы горя!

А про себя подумала: «Довольно с ним церемониться! Зажму в кулак очутится в кулаке, разожму — останется на ладони!»

Она поднялась и прошлась по комнате. «Пришло время показать ему нашу силу! Пора брать быка за рога!»

— Не плачь, доченька, — говорила она, прижимая к себе Алагёз, — все будет хорошо. Еще дышит твоя мать, а это значит, что добудет она для тебя счастье.

* * *

Когда наконец появились Шойла и Зия, Мархамат встретила их спокойно. Как корабль после бури ищет приюта в тихой бухте, так Мархамат бросила якорь в глубоком мягком кресле.

— Где пожар, тетя? — с недоумением спросил Зия, опасливо оглядываясь.

Мархамат величественно молчала. Ее молчание испугало Шойлу.

— Тетя, родная, чем вы так расстроены? — Она взглянула на заплаканную Алагёз, сидевшую у пианино. — Что с ней? Девочка плакала?

Приподняв тяжелые веки, Мархамат заговорила. Глухо, словно со дна колодца, звучал ее голос:

— Заплачешь, если не жизнь у нее, а ненастье.