Когда молчит совесть

— Уж не заболела ли снова? — не унималась Шойла, искренне встревоженная происходящим.

Зия оказался догадливее жены, сразу сообразил, в чем дело, и, взяв стул, спокойно уселся напротив мрачно молчавшей Мархамат, кивком головы пригласив жену последовать его примеру.

— Хи-хи-хи… Кто-то взвинтил ваши нервы, тетушка, не так ли? Зачем кричать «караул», когда все спокойно. Какой пожар? Зачем пугать людей?

С трудом оторвав голову от высокой спинки кресла, Мархамат покачала головой.

— Ты сын счастливого отца! Или не понимаешь? Пусть дом мой дотла сгорит, я бы не охнула! — Она сжала кулак и, как молотом по наковальне, ударила им по своей груди. — Здесь у меня пожар, здесь, понимаешь?

— В твоей власти погасить его! — осклабился Зия.

Мархамат с ненавистью покосилась на него.

— В чем она, моя власть?

— Прежде всего надо держаться гордо и независимо. Не бушевать из-за всякой ерунды, как горная река!

— А ты, толстобрюхий, решил меня уму-разуму учить?!

— А брюхом-то и тебя бог не обидел, тетенька… Котомка с зерном, на бедное семейство хватит.

Как огниво высекает из камня искру, так слова Зия зажгли бешенство в душе Мархамат. Она вскочила с кресла:

— Ты еще смеешь глумиться надо мной? Кто из тебя человека сделал? Щедро за добро платишь, каналья!

Черепаха, почувствовав опасность, прячется в панцирь, и Зия Лалаев, сообразив, что перегнул палку, стремительно надел личину покорности. В гневе Мархамат могла осрамить его перед Шойлой. Пять лет женаты, а Шойла до сих пор не может смириться и, если бы не его угодливость и постоянные наставления тетки, давно развелась бы.

Зия готов был валяться в ногах Мархамат, лишь бы она замолчала.

— Простите, тетя, хотел пошутить, рассеять вашу печаль. Глуп я, верно говорите, сечь меня мало! Кто я в сравнении с вами?..

Угомонить Мархамат не так-то легко.

— Я, всеми уважаемая женщина, шла ради него на унижения, просила людей, которые моего мизинца не стоят, устраивала банкеты, чтобы помогли тебе защитить диссертацию, получить ученое звание…

«Как заставить ее замолчать?» — в отчаянии думал Зия.

— Вы правы, тетя, всей жизнью обязан вам! — быстро проговорил он и, обернувшись к жене, добавил: — Такой уж характер у нашей тети: если кто прогневит ее, все на мне срывается.

Мархамат не слушала его, продолжая кричать. Наконец Зия удалось перехватить ее взгляд. Он незаметно провел рукой по шее и глазами указал на Шойлу: пощади, мол, зарежешь без ножа.

— Так-то! — удовлетворенно проговорила Мархамат. — Все вы, мужчины, одинаковые, пока вам на хвост не наступишь, мните, что важнее вас на свете нет! Я и этого надменного холопа поставлю на колени. Не Мархамат я, если не добьюсь своего. Узнает он мою силу!

Заложив руки за спину и высоко подняв голову, гордо, как королева, прошлась по комнате. Зия молчал, от страха не смея пикнуть. Взгляд Мархамат задержался на Алагёз. Девочка сидела за пианино сгорбленная, испуганная. Худенькие плечи вздрагивали. Поток ругани снова вылился на Зия:

— Или не видишь, во что наша голубка превратилась? Ослеп ты, что ли, дурень окаянный?

— Вижу, тетя, вижу. Но что случилось? Вы говорили, что припадки прекратились, она поправилась.

— Что случилось? Спроси у Вугара! У хваленого аспиранта твоего Сохраба. Подобрал пригульную сироту, а на нашу чистейшую розу внимания не обращает. А она по нему сохнет. Если с ней что случится, несдобровать тебе, земля станет тесной.

— Но я — то чем виноват, тетя? Уговаривал, отчитывал, увещевал…

— Пусть эти уговоры острым клинком вонзятся в твое сердце! Взялся бы за дело по-настоящему, добился бы всего!

— Своей жизнью клясться не буду, пусть станет она твоей жертвой! Жизнью Шойлы клянусь: на все лады толковал с ним. Как оболтуса уговоришь? Что еще я должен делать?

— Ничего! Все сама сделаю. Исключат из аспирантуры, тогда узнает, где раки зимуют…

— Не сердись, тетя, — робко вмешалась в разговор Шойла. — Нельзя так! Сердечные дела силой не решаются…

— Молчи! Тебе со старшими говорить не подобает!

— Тетенька, прошу, дайте договорить. Если семья не по любви строится, нет в ней счастья…

— Замолчи! — крикнула Мархамат так громко, что даже Алагёз от испуга подпрыгнула на стуле. Громкая икота сотрясала ее тело. Мархамат с тревогой поглядела на дочь. — Что стоишь, как раненая лань? — Обернулась она к племяннице, понизив голос. — Уведи Алагёз, уложи в постель, девочке отдохнуть надо!

Уложив Алагёз, Шойла вернулась в комнату, и тут новый поток гнева хлынул на ее голову.

— Где она, твоя любовь? Кого сделала счастливым?! — Выкатив глаза, бесилась Мархамат. — Хоть одну семью покажи! — Разъяренная, она двинулась на Шойлу, та в страхе отступила и все-таки упрямо прошептала:

— Не одну — миллионы таких семей покажу!

— А я говорю: замолчи! — И, не довольствуясь словами, Мархамат всей пятерней зажала племяннице рот. — Забыла, как рвала на себе волосы, грозилась, что обольешься бензином и сожжешь себя, рыдала, что ни одного дня с ним не проживешь? Почему не выполнила свои угрозы?

По красивому лицу Шойлы пробежала тень отчаяния, она пыталась что-то сказать, но Мархамат крепко держала ее.