Когда море отступает

Напротив застывших кадровиков с надвинутыми на брови касками, ремешки которых врезались им в подбородок, теснились герои головы у них были срезаны фарфоровой белизны воротничками, лица своей топорностью напоминали лица друидов, франков, викингов, сподвижников Меровея. Муниципальный совет расположился подковой, как на официальных фотографиях, вокруг мэра, генерала Рувильуа, сына Леклерка и еще одного человека в мундире, сплошь расшитом галуном. Ничто не веселило взора, кроме трех красивых, раскрасневшихся нормандок в чепчиках, в косынках, похожих на скатерти, кашемировых шалях, юбках в полоску. Это были королева Кальвадоса и две ее фрейлины. Все три были похожи на туберозы, и, конечно, они предпочли бы сейчас очутиться на балу! Раздался сигнал «В поход!» В море желтый, как яичный желток, траулер отбивал свой тяжелый и мерный такт — на две четверти. По непокрытым головам промчалась тень от облака.

Настойчиво вызывая призраки мертвых, глухо рокотали барабаны.

Из Аснелля, Грэ-сюр-Мер, Вервилля, Курселля, Сент-Обена доносился перезвон колоколов. Во всех этих богоспасаемых городках, наверное, были свои площади 6-го июня, улицы Освобождения, бульвары Эйзенхауэра! И всюду торжества. В мэриях, на кладбищах, в церквах, в парках, у памятников погибшим! Трубы рвали воздух в клочья. В толпе снова послышались кашель, смешок, болтовня.

Абель подошел поближе к танку и начал рассматривать гусеницы, броню, орудие, белую звезду на боку. Прочел название. Да, что и говорить, не повезло ему! «Он напоминает мне „Шерман“, который я так любил!» Абель горько усмехнулся. Но он все же преодолел ощущение горечи и стал спускаться с холма. Увлекаемый потоком людей, которых уже потянуло в родной городок — к аперитиву, устрицам, серому хлебу, соленому маслу, жареному мясу с кровью, мускату, желтому камамберу изготовления гениальной Мари Арель и к тостам, Абель бурчал: «Будь проклят, распроклят, распроклят!» — отчасти машинально, отчасти с насмешкой над самим собой, над тем, что он иностранец и говорит с канадским произношением. Будь проклят! Редко когда это знаменитое ругательство, столь знакомое по солдатским песенкам, так подходило бы к случаю! На боку танка он прочел: «Вими». Сорок с чем-то лет тому назад в Вими другого Леклерка ранило в грудь навылет, и потом он пятнадцать лет подряд умирал и умер в 1931 году, когда его сыну Абелю было всего шесть лет.

Спускаясь по крутой тропинке, знаменосцы свертывали стяги, позолоченные наконечники которых угрожали бокам шедших впереди. На горе представители власти возложили два венка из алых роз на груду железа, по-прежнему именовавшуюся танком. И теперь этот танк оставили в добычу ржавчине.

На противоположном конце площади Освобождения возвышалась гостиница «Пристань». Пристань всегда где-нибудь да найдется, и этой пристанью обычно оказывается кабачок. Набившиеся сюда любители выпить потягивали священный аперитив, то было возлияние богам радости жизни. В окна была видна бетонированная дорога, тянувшаяся у самого моря, на уровне воды цвета устриц, а там, вдали, море наплескивалось на черные линии и так уже наполовину погруженных в воду гробов Мэлберри II.

Абель с облегченным вздохом опустился на стул. От той дурноты, которую он почувствовал у Ворот Войны, и следа не осталось. Вскоре подошла подавальщица — гибкая брюнетка с длинным носом и узкими живыми глазами; ее не портили даже красные веки, дряблые груди и свислый зад, оправленный в белый фартучек, на котором еще не успела смяться оборочка после утренней глажки.

— Плохи мои дела — Иветта улизнула! Воспользовалась тем, что умеет говорить по-американски, и подцепила одного! Факт! Тут у нас их много было. Вам «попугай»?

Значит, Абель здесь свой человек, раз считается, что он должен понимать, что такое «попугай»!

— Да, конечно, «попугай»! А… молодая женщина еще не выходила?

Он было заколебался. Но как, однако, иначе назовешь Валерию?

— У! Давно ушла!

— Симона! Симона! — завопили из зала.

Симона подбоченилась.

— А, чтоб их! Эти еще хуже америкашек! Киношники!

Абель бросил взгляд на горланов. Салун из доброго старого ковбойского фильма!

— Они наняли «Марию Майскую», судно для ловли сардинок, — оно уж чуть дышит. На три педели, а платят столько — как будто они его не наняли, а купили! Да, да! Вот черти!

Симона, наверно, неутомимая труженица и приятная любовница.

— Выпейте со мной стаканчик, Симона.

— Сейчас мне опять достанется!

Один из киношных статистов, выйдя из терпения, появился на пороге. От сочетания его ярко-зеленого пуловера и красной рубашки хотелось скрипеть зубами.

— Ты что ж, красавица? — заговорил он. — Знаешь, детенок: ведь людям охота выпить! Принеси-ка нам бутылку виски!

Скажи, какой нашелся! Наигранная «взрослость», какую он хотел вложить в бесцеремонное обращение, не вязалась с тонким голосом и сюсюканьем. Ноги у него покрылись от холода гусиной кожей.