Когда нам семнадцать

Нет, Родька считал, что человек должен поступать разумно. Вот, например, как Федор Иванович. Старый пограничный командир. Уже в годах, на пенсии. А поедут они втроем — дед, он и Родька рыбачить, поймает Федор Иванович малого карася и выпустит тут же в воду. «Пусть живет, — скажет с усмешкой, — набирает жиру. Какой толк из него, костлявого?» Изловив двух-трех «лаптей», как называл он крупных, побольше ладони карасей, Федор Иванович смотает закидушки, а сам ляжет в траву и смотрит, как плывут облака. Или соберет на берегу сухой плавник, костер разожжет. Чудной… Смотрит на огонь, а лицо у него такое радостное, радостное.

Или взять отца Мотьки, механика колхозной мастерской. Как он расшумелся однажды на берегу!.. Возвращались как-то в воскресенье отдыхавшие в этих местах горожане. Катер за ними пришел. А они… что ни взрослый — охапка веток черемухи. Дети, те поскромнее, нарвали полевых цветов, а взрослые — черемуху. Черемухи на берегу много. Не терпится, сорви маленькую веточку, поставь дома в воду, вспоминай о хорошем дне. Но к чему охапка? Мотькин отец увидел это и давай срамить тех, у кого большие букеты. Вроде бы и смешно, как с цепи человек сорвался. Угрожает за черемуху! Хохотали над Мотькиным отцом, когда катер отходил. А потом, когда их оштрафовали, наверняка одумались.

Жизнь в домике деда Мохова текла своим чередом. Прошло две недели с той поры, как в кустах багульника Родька нашел вороненка. Тот заметно окреп, повзрослел. Припадая на вылеченную ногу, с важным видом ходил по дому. Пробовал даже взлетать. И шея у него стала оперяться, да и весь он становился черным-черным с оттенком синевы.

Кот Васька признал нового жильца в доме сразу же при первом знакомстве. А почему это случилось, объяснить нетрудно.

Знакомство кота Васьки с вороненком произошло в тот день, когда вечером, при свете керосиновой лампы дед вынул из корзины «живность», осмотрел ее тщательно и посадил на пол.

— Подь-ка ко мне, — усевшись на табуретку, поманил он к себе вороненка. И — смехота, — вороненок пошел к деду! Он, конечно, не шел, а ковылял, с трудом передвигая больную ногу, но деда все это прошибло до слез.

— Подь-ка, подь-ка, — поманил он еще раз вороненка, и, когда тот снова к нему пошел, дед залился веселым смехом: — Да ты же, брат, ученый! Тебе в цирке выступать, а не перед Родькой и котом! Ах ты, Подька! — Дед схватил вороненка на руки и осторожно прижал к груди. Он даже не заметил, как нарек вороненка именем: «Подька».

Когда Подька снова оказался на полу, Васька для знакомства с ним проявил обычное кошачье лукавство. Мурлыча, он улегся на бочок и нежно коснулся его лапкой. Вороненок, раскрыв свой здоровенный клюв, произнес что-то вроде: «кра…а, кра…», и это окончательно умилило Ваську. Подвинувшись к вороненку еще ближе, он незаметно ухватил Подькину шейку острыми зубками. Но тут же увидел над своим глазом острый и крепкий Подькин клюв. Сожми зубки на шее Подьки — Васька в ту же секунду лишился бы глаза. Лишиться глаза из-за какого-то паршивого вороненка? Вежливо шевельнув хвостом, Васька откатился от Подьки, встал на ноги и как всякий кот, признающий в себе силу и гордость, отправился восвояси. Так между котом и Подькой с первого же раза установилось мирное сосуществование.

А вороненок все больше и больше потешал деда и Родьку. Как-то Бердников, изменив своей привычке, не приехал отдыхать к деду Мохову и тот, увлеченный Подькой, даже не заметил отсутствия на своем воскресном столе бутылки «московской».

Подьку в этот день посадили на крышу сарая и он как бы знакомился с миром. Приседал на коньке крыши, когда над ним пролетала стая ласточек. Выпрямлялся, прихорашивался и чистил клюв, когда вокруг все было спокойно. Не считаясь ни с какими обстоятельствами, вдруг начинал испытывать силу своего голоса: «карл… карл…» — раздавалось на крыше. И все это Подька делал с такими обезьяньими ужимками, что не хохотать было невозможно.

Родька в тот день чуть живот не надорвал, а дед до самой ночи сохранил хорошее настроение.

А еще через день Подька спас от позора Ваську. Он уже начинал немножко полетывать и как-то сумел перебраться с сарая на крышу дома. С этого более удобного для обозрения места Подька увидел существо, похожее на серую собачонку. Это был енот, пробегавший мимо дома деда Мохова, тот самый енот, который не прочь был при удобном случае оторвать голову коту Василию.

Подька замахал крыльями и поднял отчаянный крик. Енот, испугавшись, стал удирать в гору, и Васька, прыгнувший в этот момент на забор, мог видеть, как жалкий трус бежал по тропинке.

Крыша приносила Подьке много удовольствий. Но самым приятным, кроме, конечно, еды, было для вороненка сидеть на плече у Родьки, когда тот совершал путешествия по берегу.

Взяв в руки палку и посадив на плечо Подьку, внук кричал деду, что пошел прогуляться, и они чинно шли с вороненком вдоль реки.

— Счастливо возвращаться! — дед махал им старой кепкой и бормотал, смеясь про себя: — Родька-Подька. Ишь ты, складно…