Когда нам семнадцать

Вороненок по-прежнему трусил, когда над ним пролетали крупные птицы. В такие минуты Родька терпеливо переносил на своем плече остроту Подькиных когтей. И удивительное дело: Подька боялся не только коршунов, но и своих родичей — ворон. Это-то как раз больше всего и радовало Родьку. Найдя тут же, под ногами какую-нибудь букашку, Родька клал ее на раскрытую ладонь и подносил поближе к Подькиному клюву. Букашка исчезала мгновенно, и в вороньих глазах-бусинах вспыхивал огонек одобрения.

Еще любил Подька, когда, очутившись в руках Родьки, он, подброшенный им вверх, вдруг получал возможность расправить крылья и некоторое время парить в воздухе. А потом сесть куда-нибудь в траву. В такие минуты Подька ощущал необыкновенный прилив сил и с благодарностью смотрел на Родьку.

Шли дни… подходило лето к концу. И однажды случилось то, чего не могли предположить ни Родька, ни Подька.

Был ненастный ветреный день. Шумела река, набегая пенистыми волнами на берег. Из темных лохматых туч струились косые белесые столбы дождя. Дождь хлестал по крыше дома, где у закрытого окна сидели Мохов, Родька, вороненок и кот.

В ненастные дни Родьке всегда становилось не по себе. А сейчас особенно — лето кончилось. Он с нетерпением ждал, когда пройдут косяки туч и выглянет солнце. Хоть на минуточку, хоть на четверть часа. И вот как только лучи пробивались на землю, Родька, схватив вороненка, бежал на берег. «Солнце, солнце, посвети еще немного! Скоро нам с Подькой ехать в город, учиться!»

Вороненок, сидя на плече Родьки, от ветра хохлился и в то же время прислушивался к голосу лучшего на свете друга.

Однажды Родька с вороненком решили прогуляться по берегу. Сначала все было так, как и в прошлые разы. Родька на ходу угощал чем-нибудь вкусным Подьку, тот, сидя на плече, смотрел вверх или по сторонам. Потом, когда дошли до знакомой лужайки, Родька подбросил вороненка. Тот, расправив крылья, понесся по ветру. И тут случилось непредвиденное…

Они точно давно поджидали Подьку — два черных ворона. Увидев его парящим над берегом, они вырвались откуда-то из кустов и, как разбойники, подлетели к вороненку. Не успел он одуматься, как они, подталкивая его крыльями, стали уводить все дальше и дальше от Родьки, потом заставили лететь в гору, благо им помогал попутный ветер. И скрылись в чаще на горе.

Случилось это все так неожиданно и быстро, что Родька уже спустя несколько минут закричал в отчаянии.

— Подька-а!..

Но вороненка точно и не бывало на свете.

Не зная, что делать, Родька побежал к деду. А тот только руками развел:

— Как же ты не усмотрел его, Радивон?

Они вышли на крыльцо. Родька чуть не плакал от досады — кто же знал, что это может случиться…

— Да, брат, неприятность большая, — расчесывая пальцами бороду, печально говорил дед. — Я же тебе сказывал, птица, она и есть птица…

— Но Подька-то наш!

— Вот тебе и наш. Уволокли его родители…

Неожиданно раздался отчаянной силы гром, похожий на пушечный выстрел. А потом, когда все утихло, с горы донеслось знакомое: «О-го-го!..» Конечно, это кричал Бердников. Родька хорошо знал его раскатистый голос.

Обрадованный дед, торопясь, вышел из дому и, глядя на гору, замахал рукой.

— О-го-го!.. — донеслось сверху, и Родька, выйдя вслед за дедом, видел, как уверенно ступает Бердников по каменистой тропинке косогора. На этот раз он был одет по погоде: в черный резиновый плащ, резиновые сапоги. На высокой его голове маячила, поблескивая в лучах брызнувшего солнца, треугольная шляпа, похожая на зюйдвестку.

— Так я и знал, на охоту собрался, — сказал дед, рассмотрев за плечами Бердникова ружье. Но что он тащил в руках и прятал за спину?

Бердников, казалось, не пришел, а съехал с горы. Бодро шагая средь высокой полыни, выросшей к концу лета на задах дома, он, улыбаясь во весь рот, подошел к деду и, став шагах в трех от него навытяжку, приставил свободную руку к зюйдвестке:

— Разрешите доложить, рядовой Бердников явился по вашему приказанию! Принимай подарочек, Семен Семеныч…

Расхохотавшись, Бердников вынул из-за спины руку, держа в ней черную птицу, и протянул ее Мохову.

— Что это? — оторопело спросил дед.

— Глухарь, ты что, не видишь? — громко сказал Бердников.

— Какой же это глухарь… Это же, это же… — дед от волнения растерял слова.

— Подька наш! — не своим голосом закричал Родька.

— Какой Подька? Чего вы мелете? Обыкновенная ворона, молоденькая притом! — Бердников продолжал похохатывать. — Иду, понимаешь, а ее две большие вороны гоняют по лесу. Она меня как увидела — и ко мне.

— А ты вскинул ружье да бац?

— Ну да, бац, — подтвердил Бердников. — Тут как раз гром грянул. Думаю, разнесло мою ворону.

— Ворону, ворону… На птенца малого ружье поднял?! Он к тебе защиты искать, а ты его бац?..

Родька не видел, как лицо деда наливалось гневом. Сжимая кулаки, он смотрел сквозь слезы на тоненькую, с поникшей головой, шейку Польки.

— Да что это вы, ворону пожалели… Ну, давайте, поминки по ней справим, — усмехаясь, заговорил Бердников и вынул из кармана бутылку «московской».