Когда нам семнадцать

— Хорошо, — сказал Быстров. — Попробуем.

Пока бригада работала в одну смену, в механическом цехе все время толклись люди. По одному, по два, а то и целыми группами приходили сюда из кузницы, подъемки, арматурного, промывочного, электроцеха, подходили к станкам и подолгу простаивали за спинами ребят. Казалось, даже в самом процессе обработки деталей они искали чего-то нового, необыкновенного и, не найдя, вполголоса обменивались между собой замечаниями, посмеивались, пошучивали, покуривали, перечитывали обязательство, вывешенное Жоркой Бармашовым на самом видном месте у дверей.

По дороге в депо, в столовой, когда шли со смены, все пятеро чувствовали на себе взгляды. Андрей переносил это спокойно, как будто ничего не произошло, Куракин на чью-нибудь шутку отвечал острым словом. Жорка принимал все с важным видом. Лиза прятала глаза, а Юлька волновалась, и время от времени у нее замирало сердце.

Цыганков иногда, не выдержав, выходил из своей конторки и, постояв, покачиваясь на носках, нарочито громко обращался к посторонним, толпившимся в цехе:

— Нечего, нечего! Проваливайте… Люди работают, понимаешь, а они… Заведите у себя такое же и глазейте сколько влезет.

Постепенно в депо начали привыкать к тому, что существует бригада Малахова. Появилась и новая графа на доске показателей дневной выработки:

«Бригада, борющаяся за право называться бригадой коммунистического труда (бригадир А. Малахов)».

2

В расчетах Малахова и Куракина самым важным была спаренная работа на поршневом станке. И именно с этого начались неприятности.

Малахов рассчитывал, что все детали, поступающие для обработки на тяжелых станках, будут передаваться бригаде. Но Цыганков делил их по-прежнему: сначала — Чекмареву, потом — бригаде.

— Мастер, нам этого мало, — заявил как-то Андрей.

— А что же, по-твоему, Чекмарева — токаря наивысшей квалификации — я должен держать на болтах и шпильках? Он тоже советский рабочий, а не кустарь-одиночка.

Андрей не стал спорить. Но ему и Жорке Бармашову пришлось по-старому работать на своих станках в одну смену.

Каждое утро Наташа выписывала мелом на доске показатели прошедшего дня:

«120 % — Чекмарев, 103,6 % — бригада, борющаяся за право называться бригадой коммунистического труда (бригадир А. Малахов)».

Потонуло в ворохе бумаг в производственном отделе и предложение об увеличении оборотов на Юлькиной «семерке». Андрею сказали, что «семерка» почти выработала свой ресурс и увеличить обороты на ней — это значит пойти на заведомую аварию.

Юлька по-прежнему работала на мелких деталях. Но, может быть, оттого, что она очень старалась и ей все чаще приходилось помогать Лизе, привычная работа выматывала Юльку к концу смены так, что уже не хватало ни сил, ни желания делать уроки. И она со страхом думала, что сегодня опять надо идти в школу и четыре часа слушать там рассуждения о сумме квадратов двух катетов, о плотности населения Африки и о том, как Иван Грозный взрывал крепостную стену Казани.

Вечером к ней приходил Пашка. Он не говорил: «Пойдем. Пора…» Он просто останавливался посреди комнаты и ждал, пока Юлька соберется. Только однажды он сказал хрипло и приглушенно, словно это вырвалось у него против воли:

— Думай, Юлька, думай. И Лизе скажи, чтобы думала. Буксы заедают… Мы на буксах можем выскочить. Приспособление к карусельному нужно.

Этот станок с громадной, медленно вращающейся планшайбой был мощным сооружением. Многопудовая букса, установленная на нем для обработки, казалась игрушечной. Уже одни очертания станка говорили о том, что, создавая эту махину, люди рассчитывали на смекалку тех, кто станет к нему.

О приспособлении к карусельному думали все. Юльке казалось, что оно рядом, стоит немного подумать, и схема его станет ясной и понятной до последнего болтика. А пока буксы, предназначенные на расточку, складывались штабелями возле Куракина, и каждое утро Наташа писала на доске показателей одни и те же цифры.

Хотя по утрам Андрей получал один общий наряд на всех, работа шла так, будто ничего не изменилось. Каждый работал сам по себе. Только изготовленные детали теперь принимал не Цыганков, а они сами друг у друга, всей группой, переходя от станка к станку.

Первым начал сдавать Жорка. Как-то незаметно он сник и притих. Однажды, позабыв о том, что включен станок, он распрямился и долго стоял, уставясь сквозь очки в пространство, не обращая внимания на то, что резец, дымя, уже не снимал стружку, а просто рвал металл. Потом Жорка снял очки, подышал на них, протер стекла грязными от эмульсии пальцами, аккуратно сложил дужки, положил очки на край станины и пошел к выходу.

Юлька переглянулась с Куракиным. Когда Жорка поравнялся с карусельным, Куракин резко дернул его за рукав и, повернув к себе, свистящим шепотом сказал:

— Забуксовал, мальчик?.. Думал, все тебе на блюдечке подадут с золотой каемочкой? Иди на место и не позорь мою седую голову. Ну!..

Жорка покорно вернулся к станку.

В этот же день, после перерыва, Пашка Куракин нос к носу столкнулся с Чекмаревым у доски показателей. Чекмарев что-то насмешливо сказал ему. Пашка ответил.