Когда нам сорок

— Нет, Володька, мне определенно не нравится, как ты хмыкаешь. Хочешь не хочешь, а на охоту я тебя вытяну. Сам посмотришь, какой Даго зверь. Человека и то всю жизнь учат, как же собаку не учить? Нормальное дело.

Прощаемся мы дружелюбно, но я твердо знаю, что охотничьей вылазки мне теперь не избежать. Женька на своем настоит: вытянет. Непременно вытянет.

А почему бы и не поехать, почему бы и на самом деле не посмотреть разок, что это такое охота?

Словом, в очередную субботу я отправлюсь в район Серпухова. Женька должен быть уже на месте и встречать меня на станции.

Вскинув легкий рюкзак на плечо, подхватив лыжи под мышку, я выхожу на перрон. И тут же из радужного морозного туманца появляется Женька.

— С прибытием!

— Привет!

Женька в защитного цвета ватнике, в старых валенках, в бывшей офицерской шапке. Лицо покраснело, глаза блестят. Он критически оглядывает меня и хохочет:

— Куда ты приехал, тёпа? На айсревю или на охоту? Костюмчик, штиблетки, лыжата... А где ружье?

— У меня нет ружья. Я приехал в расчете просто так побегать за собачкой...

— Не выйдет, старик. Заболел Даго, не вышел на работу.

Мы шагаем по темной хрустящей дороге, рядом с нами идут две причудливые, то и дело ломающиеся тени и размахивают руками. Женька рисует передо мной обстановку:

— Ночуем в деревне. В шесть подъем. Пока туда-сюда соберемся, пока дотопаем до места,— начнет светать. Заяц тут есть, это точно. Без Даго будет трудновато, но как-нибудь сообразим. Где тебе ружье достать — вот вопрос. Я в этих местах человек новый.

— Ружье — ерунда. Все равно я никогда на охоте не бывал и для первого раза мне будет очень полезно просто так поприсутствовать, присмотреться. В крайнем случае, пустишь меня по следу вместо Даго.

— Вместо Даго? Не сумеешь.

— Почему?

— Образование у тебя не то.

Незаметно мы добираемся до крайней избы. Стучимся и входим. Радушная хозяйка удивлена моей экипировкой не меньше Женьки.

— Батюшки, раздемши приехали! От самой Москвы налегке. Нечто ж так можно?

— Ничего, бабушка Даша, он у нас закаленный. Беда вот, ружье позабыл, а без пальто бегать он привычный.

Забытое ружье не производит на бабушку Дашу особенного впечатления.

— С нынешней-то охотой, что при ружье, что без ружья,— одна добыча. Как бы не застыл раздемши-то.

Ужинаем и ложимся спать.

Женька долго ворочается и кряхтит. Видно, завтрашняя охота не дает ему покоя.

Из дому мы выходим чуть свет. Смазанные лыжи хорошо скользят по крепкому насту, идти легко и приятно. Мы минуем километра три леса, пересекаем неглубокий овраг, поднимаемся по косогору и останавливаемся на краю просторного поля. Впереди голубеют скирды.

Женька нюхает воздух. Он стоит у межевого столба прямой и торжественный, видно, обдумывает план атаки на зайцев. Говорит Женька шепотом:

— Видишь во-о-о-н ту вышку? Шагай прямо на нее. Иди, тихо. Как дойдешь,— поворачивай на крайнюю скирду и нажимай со всех сил. Подымай шум: ори, свисти, пой! Словом, чтобы вся живность поднялась, как по тревоге. Ясно? А я отсюда наискосок двину. Ползком, под маскхалатом. Ты — поднимаешь, я — осаживаю. Ясно? Дичь — пополам.

Согласен.

— Ну, давай осторожно, верблюд!

Беря курс на вышку, я вижу, как Женька облачается в маскхалат и тихонько опускается на нетронутую поверхность снега. Ползет он бесшумно, сноровисто. Я невольно улыбаюсь. Ну и потеха! Посмотрел бы на нас сейчас кто-нибудь из знакомых.

— Куда вы, люди?

— За зайцами!

Цирк.

Тут такие же зайцы водятся, как на Манежной площади бегемоты...

Пока я достигаю вышки, с меня семь потов сходит. Ломиться через тяжелый целинный снег — это вам не по сокольническим дорожкам раскатываться. К тому же до вышки, оказывается, гораздо дальше, чем мне показалось в первый момент. Но, в конце концов, я достигаю назначенного рубежа и поворачиваю в направлении крайней скирды. Это ужасно глупо — идти по пустому полю и кричать во все горло, — но я не могу ослушаться Женьки.

— А-а-а-у-у, ой-ой-ой, у-у-ррр-а!

Я иду и ору что есть сил. Кажется, снег задрожал и вздыбился от моего крика. И вдруг в пяти шагах от меня наст взрывается чем-то белым и круглым. Мгновение — и у этого белого появляются длинные уши, жесткие ноги и дрожащий жалкий хвостишко. Оно летит от меня прочь очертя голову. Вот тебе и бегемоты на Манежной площади!

И во мне самом взрывается что-то. Я сатанею, я дрожу от возбуждения, я задыхаюсь. Видно, мои предки были охотниками. Видно, какие-то очень древние мои родственники знали солоноватый вкус живой крови...

— А-а-а-ууу р-р-рррааааа!

Наст взрывается вторым, третьим, четвертым зайцем.

От волнения у меня дрожат руки, дрожит в горячей судороге гортань, даже веко подергивается.

«Но почему он не стреляет? Почему?» Эта мысль приходит с опозданием. Она, как ушатом холодной воды, плещет вдруг в голову. И тут я замечаю, что с противоположного конца поля бежит мне навстречу Женька. Бежит, забыв про маскхалат, не таясь, размахивая руками.

— Идиот! — выдыхает он мне в лицо.— На какой ты стог развернулся? На какой? Поднял весь зоопарк, погнал под углом тридцать градусов от меня и рад! Испортил всю охоту, сукин сын.