Когда наша не попадала

Она замерла в напряженной позе, как стрела на натянутой тетиве, и только от юноши сейчас зависело, куда полетит эта стрела. Парень передёрнул плечами, плащ соскользнул на лепестки цветов:

Я видел сон, теперь я здесь,  
Вокруг я вижу цветущие розы.  
Одна печаль, что розы разделяют нас.  
Я видел сон…  
И я дышу только тобой,  
Это волшебство нашей любви.  
Твой голос – воздух!  
И ты закрыла мир…  

– Рифма, рифма где? – шепотом попенял атаман, но Молчун на него цыкнул:

– Зачем ему рифма? Ты только глянь на них, даже цветы вокруг дымятся!

Твоя песня бьётся в сердце моём,  
Но робость закрывает мне уста,  
Я видел сон…  
Моё сердце в твоем тайнике.  
Дай мне спрятать тебя в этих руках.  
И ослепила меня твоя красота.  
Весь мир освещён нашей любовью,  
Даже солнце завтра может не встать,  
Но улыбка твоя озарит целый мир!  
Я видел сон…  

– Гав?

– Нет, – придавил рукой пса Молчун. – Тебе там делать нечего…

Парень и девушка стояли, держась за руки и не сводя глаз друг с друга. На возмущенный лай никто не обернулся, и щенок разочарованно затих.

– Отчаливаем, – наконец-то очнулся Кудаглядов. – Мы всё сделали, и пора идти дальше.

– Как?!! – возмутился Рысёнок, переглядываясь с девушками. – Так быстро? А поесть?

– Лопнешь, – усмехнулся Иван. – Этих двоих соединил великий бог Болливуд, и атаман прав, нам пора идти.

Отплытия на берегу никто не заметил, Хатхи осторожно прижал своим хоботом молодых друг к другу и поднял обнявшуюся пару над своей головой. Торжествующий рёв слона легко перекрыл другие звуки, в том числе и плеск воды от весел мореходов.

– Что скажешь, волхв? – спросил атаман, подсаживаясь к Ивану, – Станет ли парнишка человеком, если скроют его в богатом дворце?

– Всё зависит только от него, зачем спрашиваешь, батька?

– Беспокоюсь я за него, так сразу – из стаи во дворец…

– Согласен. В стае парню было лучше и, надеюсь, он не забудет серые тени, скользящие в тумане.

– Будем надеться. Что приуныли, братья? Запевай!

Как на том на стружке  
На снаряженном  
Удалых гребцов  
Сорок два сидят…  

Глава десятая. Зачем наша не попадала…

Туман развеялся, но день остался серым. Будто захватили мореплаватели с собой чужую, нечеловеческую, но такую понятную, тоску. Серые тучи лениво ползли над серо-синими волнами, и посеревшие чайки крикливо нагоняли свинцовую кручину. Все были хмуры и неразговорчивы. На ладье царило молчание, и Иван прилёг на палубу, привычно подложив под голову мешок с записками. И тут он ощутил, как задрожала ладья от низкого звука, идущего, казалось, со дна моря. То ли всхлип, то ли бульканье от кувшина, упавшего в воду. Но каких же размеров должен быть кувшин, чтобы плеск заставил содрогаться не только дерево, но и тело человека? Звук пронзал всё нутро, до последней клеточки, поднимаясь всё выше и выше. Но не успел он стихнуть, вернее, выйти за границы слуха, как его догнала новая нота. «Это же песня!» – понял волхв и, отбросив мешок, прильнул ухом к доскам ладьи. А песня растекалась по океану, заставляя людей поднимать тяжелые головы и улыбаться. В песне не было слов, но и так становилось ясно, что певец, кем бы он ни был, радуется жизни!

Низкие, почти не слышимые для человека, звуки воспевали простор океана, в котором так вольно жить. Ликующие ноты рассказывали о спокойной силе могучих мужей, о прекрасных женах и о гордости за трогательно неуклюжих детенышей. Мелодия радости и счастья становилась всё громче и громче, и неподалеку от ладьи из моря стала расти темная гора. «Неужели Древний вернулся?» – проскочила слегка паническая мысль в голове Ивана, но он быстро понял свою ошибку. В гигантских размерах не было ничего подавляющего, это был вполне земной богатырь. Огромная, но соразмерная туша морского зверя на мгновение замерла на хвосте, а потом рухнула обратно, подняв большую волну. Неожиданно изящный для такого гиганта хвост игриво шлепнул по воде, направив на кораблик целый шквал брызг.

– У-у-у, чудо-юдо! – взвыли от такой побудки мореходы, а некоторые добавили ещё кое-какие слова.

– А ну тихо! – неожиданно взревел Гриць. – Не сметь ругаться при дитёнках!

– Гриць, ты чего? – изумился атаман. – Какие ещё дитёнки?

Тут Спесь Федорович круто развернулся и возмущенно уставился на Михайло. Тот попятился:

– Да ни, батько, ничего и быть не могло, да и рано вообще…

– Что значит рано? Куда ты их спрятал?!! Что за безобразие?!!

– Да как ты можешь такое думать?! Я слово помню, да и нельзя никого с океана брать, хоть и хорошие дивчины. Худые только, – печально, но возмущенно вздохнул Михайло.