Когда наши миры сталкиваются

Я киваю в знак согласия, не желая нарушать ее инструкции и продолжаю молча есть, как мистер и миссис Конрад. Они не чувствуют необходимости заполнять тишину ненужной болтовней. Не уверенный в том, что делать, я просто смотрю в несуществующую черную дыру. Может она раскроется и поглотит меня целиком. Ничто из того, что я могу сказать Кеннеди, не облегчит эту ситуацию.

Когда мысленно возвращаюсь в ночь аварии, настойчивая потребность Кеннеди защитить меня становится особенно заметной. Я не заслуживаю, чтобы она защищала и лгала ради меня. Она лжет всем, кто ей дорог ради кого-то, кого едва знает. И я все еще не понимаю, почему она рискнула ради меня. Как такая девушка, как Кеннеди, может любить кого-то вроде меня? Она видит то, что никто никогда не видел и не удосужился увидеть. Во мне есть нечто большее, чем способность хорошо играть в бейсбол. Она видит человека, которым я способен быть, человека, которым я хочу быть для нее.

Когда я спрашиваю ее, Кеннеди всегда говорит, что верит, что есть что-то внутри меня, что мне стоит знать. Я в это не верю. Во мне нет ничего особенного. Если бы я не родился в королевской семье маленького города или если бы не играл в бейсбол, как будто мне уже платят за это, тогда во мне не было бы ничего. Я пуст без всего этого. Единственное хорошее, что у меня есть сейчас – это девушка, у которой я почти все отнял.

— Я пойду проверю, все ли с ней в порядке, — встаю я и жду, когда родители Кеннеди начнут протестовать. Они смотрят на меня одинаково. Это своего рода признание, но также и предупреждение. Почти такое же, как то, что дал мне ее отец днем раньше.

Войдя в спальню Кеннеди, нахожу ее сидящей на полу, прислонившуюся к кровати. Из ее глаз текут слезы, вызывая знакомую боль в груди. Девушка пытается скрыть их от меня, как только замечает, что я вхожу в ее комнату, закрывая дверь. Я смотрю вниз и вижу фотоальбом, лежащий у нее на коленях, и сажусь рядом с ней. Наши ноги соприкасаются, вызывая знакомую искру, пробивающуюся в том месте, где мы соприкасаемся. Я никогда не буду использовать ее для этого. Взяв фотоальбом с ее колен и положив его на свои, медленно просматриваю страницы, ожидая, что Кеннеди возразит, но она не делает этого. Она просто сидит рядом, позволяя мне заглянуть в ее мир.

Первая половина ее фотографий, когда ей три или четыре года. На Кеннеди эти отвратительно яркие красочные костюмы и трико на каждой фотографии. Единственное, что не меняется, когда она растет передо мной – это ее яркая улыбка, такая же, как сегодня. На каждой фотографии ее улыбка излучает блаженство. Вы можете прочитать ее мысли через ее улыбку, и каждая из них рассказывает одну и ту же историю. Танцы – это ее жизнь, единственная причина, по которой она просыпается утром. Это ее цель.

Я закрываю альбом, положив его рядом с собой. Медленно поворачиваюсь к ней лицом. Она все еще смотрит прямо перед собой в глубокой задумчивости.

— Кеннеди... Я... — я даже не могу подобрать нужных слов.

— Если ты скажешь, что сожалеешь, я надеру тебе задницу, — угрожает Кеннеди, прежде чем повернуться и посмотреть на меня, сгорбленного в поражении. Ее рука находит мою, сжимая ее в утешении. Мне даже не нужно ничего говорить, она точно понимает мои мысли.

— Это моя вина, Кен! Из-за меня на тебе этот гипс. Я заставляю тебя лгать своей семье, хотя на самом деле должен гнить в тюрьме, как сказала твоя мать. Кто-то вроде меня не заслуживает подобного отношения. — Я вырываю свою руку из ее, встаю и расхаживаю по комнате. Я оставляю след на ковре своей ходьбой туда-сюда. Кеннеди молча смотрит на меня. Она просто наблюдает за мной.

— Хватит извиняться! Это моя жизнь. Моя нога. Мое все. Ты не можешь решать, что мне с этим делать. Я приняла решение и не жалею об этом! — Она встает и садится на край кровати, все еще не сводя с меня глаз.

— К черту Кеннеди, прекрати это! Я причина, почему ты не можешь танцевать. Не забывай об этом. Я должен жить с тем фактом, что украл это у тебя, а ты просто сидишь, как будто это не имеет большого значения. Ты бредишь, если думаешь, что это не правда, — мой голос повышается достаточно громко, чтобы напугать ее. Кеннеди в ответ сжимает кулаки. Я жду, что она взорвется, но этого не происходит.

— Не думай, что я не знаю этого. Я больше, чем кто-либо другой, понимаю, что я не могу танцевать. Я не смогу соревноваться в этом году с моей танцевальной студией. Не смогу сделать ничего из этого, но это не значит, что я никогда больше не смогу танцевать. Это займет время, и я справляюсь с этим, день за днем. — Кеннеди пытается оставаться спокойной, когда говорит. Сделав глубокий вдох, она качает головой, пытаясь собраться с мыслями. — Я думаю, тебе лучше уйти, — ее лицо остается нейтральным. Кеннеди хочет, чтобы я ушел. Помните, как я сказал ранее, что Кеннеди двигается по нисходящей спирали к срыву. Мы уже там. Она больше не может с этим справляться. Она ломается.

— Кеннеди... — испуганно шепчу я.

Я не могу потерять ее. Не тогда, когда только что получил.