Когда наступает рассвет

— Нет, тебе не годится: незнакомая девушка на лыжах — сразу бросится в глаза. Ты уж будь моей племянницей Машей, пришла в гости, так и гости. Только будешь дочерью не Марфы, а другой сестры Микула, Дарьи. У нее тоже дочь, да они подальше живут — Маша здесь давно не бывала. Дочь Марфы-то знают многие. Нехорошо может получиться, есть всякие люди у нас.

У Домны отлегло от сердца. Женщина и в своем горе нашла силы помочь ей.

— Спасибо, тетка Катерина.

— Ну что ты, что за спасибо! Да я и сама рада помочь вам поскорее покончить с этой волчьей сворой, — сказала Катерина. — Что для вас хорошо, то и для меня ладно. Может, удастся еще освободить моего Микула?

За разговором не заметили, что отстали от лошади, и они бросились за ней бегом.

Дорога шла в гору. Воз догнали уже на половине подъема. Лошадь остановилась, опустив голову и тяжело дыша. Женщины перевели дух, помогли лошади сдвинуть воз с места и преодолеть подъем.

— Вот мы и приехали! — сказала Катерина.

Уже виднелась деревенская околица, вдоль которой росли высокие сосны. Низенькие, с подслеповатыми оконцами, выглядывавшими из-под пышных снежных шапок, дома разбрелись по обе стороны дороги. Кое-где курился дымок, видно, подтапливали печи, грели настывшие избы.

На улице было холодно, дул пронзительный ветер, мел поземку, насыпая сугробы возле изгородей и бань.

Катерина направила лошадь в небольшой проулочек, въехала во двор приземистого дома, остановилась у крыльца.

Домна огляделась. Дом стоял на задах, за огородами уже виднелся молодой лесок. «Это хорошо на всякий случай», — подумала она. А хозяева, видно, небогато живут. Домишко старый, на две половины, с сенями посредине. Одна половина обветшала, рамы покосились, кое-где выбитые стекла заткнуты тряпицами. Жилая половина чуть новее, окна побольше. В одном из них, в просвете морозных узоров, Домна увидела детские лица. Через мгновение на крыльцо выбежала девочка в наброшенном на голову платке. Она радостно крикнула, с интересом взглянув на незнакомую девушку:

— Мам, давай отведу лошадь к дяде Опоню.

Катерина прикрикнула на нее:

— Зачем выскочила раздетая? Оденься, тогда и отведешь.

Девочка тут же исчезла с крыльца, словно ее сдуло порывом ветра.

Катерина и Домна, сбросив кряжи, вывели лошадь на дорогу. С крыльца снова сбежала девочка, уже одетая в старенькую, не по росту, овчинную шубейку, с длинными рукавами. За ней спешил мальчик чуть поменьше. На ходу нахлобучивая шапку, он бросился с жалобой к матери:

— Мам, Сандра не хочет меня брать с собой. С саней столкну, говорит! Скажи, мам, пусть возьмет… — Черные его глазенки смотрели с такой мольбой, что Домне искренне его стало жаль. Она уже собралась было заступиться за него, но мать строго сказала девочке:

— Сандра, не обижай Мишутку! Садитесь рядом и поезжайте вместе.

Дети радостно бросились к саням, поспорили, кому править лошадью, но старшая взяла верх. Сандра взмахнула вожжами, и усталая лошадь нехотя затрусила по дороге.

Домна и Катерина вошли в избу.

После улицы в доме показалось темно и тесно. Домна остановилась у порога. Катерина подтолкнула девушку:

— Раздевайся и грейся! Проходи, не стесняйся.

У печки с чугунами возилась маленькая сгорбленная старушка. Она поставила ухват, вытерла руки синим холщовым фартуком и слезящимися старческими глазами вглядывалась в гостью, выжидающе посматривая на Катерину. Та негромко сказала:

— Не узнала, мама? Это же Машук, дочка Дарьи, в гости к нам пришла.

— Ну? Такая дальняя гостья? — удивилась старушка. — Садись, родная, отдыхай! Продрогла, чай? Я быстренько соберу на стол, и мы позавтракаем. Катеринушка, тоже, наверное, устала и намерзлась? — И, снова обращаясь к Домне, стала рассказывать — Когда ты к нам в прошлый раз приезжала, я уж и запамятовала! Еще маленькая ты была и худенькая, вроде синички. Кажется, на Троицу приезжала? Тогда ты будто иначе выглядела, личико беленькое было, и глаза вроде светлые… Вот ведь как уже ослабла память, своих забывать стала… — Старушка повздыхала, сокрушенно покачала головой. Она расстелила на столе холстину, принесла в берестяном лукошке хлеб, деревянные ложки.

Катерина, украдкой улыбаясь гостье, сказала матери:

— Молодые растут и меняются. И не диво, коли ты не узнала Машеньку.

Старуха снова покачала головой, словно удивляясь себе, и согласилась:

— Так, конечно, так! Известное дело, мы, старые, книзу пошли, мхом обрастаем, а молодые, как весенние цветы, распускаются и кверху тянутся… Как же, ягодка, у вас дома живут-поживают?

— Помаленьку, хвалиться нечем. Отец, как избили белые, все прихварывает, а мать от слез высохла.

Бабушка пригорюнилась. Утирая глаза краем передника, она сокрушенно говорила:

— Тяжело, конечно, твоей родительнице! Нашего Микула тоже забрали окаянные ироды, в холодном амбаре держат. Трудно из рук убивцев вырваться, ох, трудно! Остались теперь без кормильца. Что только будем делать без него?

Катерине, видимо, стало невмоготу слушать причитания матери, и она резко ее оборвала: