Когда наступает рассвет

Усть-Сысольск был административным и торговым центром коми края. Жили в нем мещане, крестьяне, мастеровые, чиновники и торговцы. Приезжему человеку он мог показаться большой деревней с деревянными в большинстве домами, банями, хлевами, огородами вокруг них, собачьими будками.

В центре города, вдоль самых оживленных улиц, высились двухэтажные каменные магазины с зеркальными витринами — Суворова, Камбалова, Кузьбожева, известной по всему северу торговой фирмы Дербеневых. Эти купеческие семьи держали в своих руках весь край, устраивая ярмарки по Вычегде, на Печоре и Ижме. Пушнина и дичь, печорская семга и нельма, добываемая рыбаками и охотниками, так или иначе неизменно попадали в их руки и превращались в золото, в капитал.

Покинув лавку Есева, сестры пошли по городским магазинам. В них вьюнами вертелись приказчики, так ловко орудовали аршинами, как иной охотник в лесу даже не владеет неразлучным койбедем[5].

— Сколько прикажете отмерить? Пять аршин? Сию минуту-с! — любезно, с поклоном ответит покупателю приказчик в черном жилете поверх красной рубахи, помашет аршином, отхватит кусок материи, мигом завернет товар и снова поклонится — Пожал-те-с!

Домне с Анной они, конечно, не кланялись и лишних слов на них не тратили, лишь мимоходом спрашивали:

— Что вам здесь надо, девушки?

Домну не очень интересовали сегодня покупки. У нее из головы не выходил Проня. Толкаясь по магазинам, она все время оглядывалась по сторонам: вдруг увидит его среди народа.

В дербеневском магазине они наконец нашли недотрогой платок для матери. Сестры долго примеряли его и решили, что подарок будет хороший. Они расплатились и довольные вышли на улицу. Анна хотела заглянуть еще в суворовский магазин, купить дешевенькие бусы. Домну бусы не прельщали. Она сказала сестре:

— Я лучше пройдусь по базарным ларькам, посмотрю на народ. А ты не жди меня, отправляйся домой. Матери скажи, что скоро буду дома…

В душе она все же надеялась увидеть Проню: не зря же человек сам приглашал встретиться в гот роде? Наверняка, он где-нибудь на базаре, если, конечно, его не сцапали…

Базарная площадь размещалась у спуска на речную пристань. С одной стороны ее находился городской сад, за березами которого виднелась высокая колокольня Троицкого собора. Справа площадь ограждала унылая воинская казарма. Вид на реку закрывало каменное здание духовного училища. При въезде на площадь с левой стороны стояла маленькая часовенка.

В базарные дни и особенно в зимние ярмарки рынок наводняли толпы людей. Живые ручьи текли меж подвод, на которых битые рябчики, мороженая рыба, оленина, сено и прочий товар.

Но, в этот воскресный день здесь было довольно малолюдно. Война сказывалась и на этой богом забытой базарной площади. В булочном ряду, метко прозванном лоботрясами из духовного училища обжорным рядом, народу бродило негусто. В лабазах и ларьках торговали подопревшим овсом, тяжелым, как кирпичи, черным хлебом, граблями, вилами и другими изделиями, нужными в крестьянском хозяйстве. Сплавщики могли здесь купить прогорклую крупу, соль, топоры — все это, конечно, за двойную цену, зато без лишних трудов и хлопот.

На площади Домна остановилась около оживленно-гомонившей кучки людей. У бочки с рыбой торговались сплавщики, возвращающиеся домой. В хозяине Домна узнала лавочника Есева.

— У тебя же, хозяин, рыбка совсем уже того-с! Смотри, вся раскисла, между пальцами так и расползается! — возмущался русобородый рослый мужик в лузане[6], с массивным медным кольцом на среднем пальце правой руки, судя по певучему выговору — откуда-то с верховьев Вычегды. — Сам леший разве будет есть такую пакость!

— Печорский засол. Ты, дружок, сначала попробуй на вкус, а потом поминай нечистого. Смотри, чем плоха рыбина? — невозмутимо совал мужику под нос голову хариуса торговец. — А запах какой! К выпивке закуска — первый сорт, лучше не надо! Ты попробуй, а тогда и спорь со мной.

— Уф-ф! Ну и запашок! Из нужника, что ли, выловили ее? — заткнув нос пальцами и помотав головой, проговорил с отвращением обладатель медного кольца.

Его товарищи дружно расхохотались. Лабазника это обидело, и он начал отталкивать от бочки гогочущую ватагу.

— А ну отвалите, зимогоры! Не хотите брать — не надо! Сами ловите хорошую рыбу, лентяи!

— Да ты, голова, скинь цену! Весь заработок уже проели, домой шиши везем. Стоит ли торговаться из-за такой… гм-гм… рыбы? Скидывай, хозяин, коли совесть не потерял! — настаивал бородач сплавщик.

— Ишь прыткий выискался! Скинь!.. Тебе бы еще задаром!

— Что верно, то верно! Мужицкое брюхо все перемелет! — махнув рукой, согласился сплавщик.

Ниже к пристани, у ларька с вятскими гармошками и детскими игрушками, веселилось человек семь. У некоторых за спинами болтались тощие котомки, под мышками торчали обернутые в тряпки топоры, пилы.

Лихого вида паренек сидел с балалайкой. Он подмигнул подошедшей Домне, ударил пальцами по струнам, запел, скосив на девушку озорные глаза: