Когда наступает рассвет

…В тесной и мрачной сторожке народу собралось уже немало. Здесь был недавно вернувшийся в родной город сын протопопа Виталий Яковлевич, сухой и подтянутый молодой человек в коротком пальто. На его фуражке белесо выделялось пятно от споротой офицерской кокарды. Наклонив голову, он тихо беседовал с вертлявым статистиком Харьюзовым. В глубине сторожки сидел, поглаживая свою раздвоенную бороду, лесной доверенный Космортов. Из-под мохнатых цыганских бровей стрельнул настороженным взглядом в сторону скрипнувшей двери кожевник. Тут был и торговец скотом и другие, в прошлом весьма почтенные граждане, воротилы судеб города и уезда. Не было среди них лишь председателя земской управы Латкина, скрывавшегося от Советской власти.

Протопоп вошел в сторожку последним. Шурша шелковой рясой, он прошел в глубину каморки, мимо вставших ему навстречу людей. Неторопливым голосом дал распоряжение сопровождавшему его церковному сторожу выйти и внимательно следить, чтобы никто из посторонних ненароком не заглянул сюда. Присев к закапанному воском столу, он погладил рукой ниспадавшие на плечи волнистые волосы и острым, пытливым взглядом остановился на каждом из присутствующих. Здесь находились только свои. Люди застыли в немом ожидании, почтительно склонив головы. В помещении пахло затхлым, могильным тленом. Выждав мгновение, отец Яков дал знак садиться.

— Братья во Христе! Члены Союза духовенства и мирян! — начал он негромко, с грустной надрывностью, с какой обычно привык читать проповеди с амвона. — В последнее время много нам приходится терпеть. Христос, наш спаситель, сам много терпел… Но нашим страданиям скоро придет конец. Есть важные вести. В Архангельске уже пала власть антихристова. Туда морем прибыли наши союзники — американские, английские, французские войска…

— Слава тебе, господи! — отозвался из угла Гыч Опонь. — Бог-то не совсем еще нас позабыл. Архангельск не за семью морями. На плотах и то рукой подать. А коли Архангельск освободили, теперь и нам недолго ждать.

— Может, еще до наступления зимы избавимся от нехристей, — проскрипел кожевник, — не могу позабыть, как они меня за неуплату контрибуции держали в каталажке. А недавно последнюю кожу забрали, целый тюк. По-ихнему — реквизиция в пользу народа. Что за жизнь пошла? Можно сказать, последнюю шкуру содрали с меня…

— Ежели прикинуть, что мы, торговые люди, потеряли, — вклинился в разговор один из купцов, — твоя кожа, братец, сущий пустячок. В зырянское пароходство нами было вложено, к вашему сведению, сто восемьдесят пять тысяч рубликов золотом — все отобрали, ни одного пароходишка не оставили. Дальше считаю: товаров реквизировано более чем на сто тысяч, тоже в золотых ценах. Да разных налогов уплатили на восемьдесят тысяч. Сколь получается? Под самый что ни есть корень подрубили нашу торговлю…

— Вернем! Все вернем!.. Пусть только избавители наши быстрее сюда едут!.. — послышались голоса. — Будем день и ночь бить поклоны, ждать…

— Зачем ждать, братья! — возразил протопоп. — Потому и собрал я вас, чтобы начать действовать. Время наступило удобное. Пора поднять всех, кому ненавистны Советы и комбеды. Слыхали, как наши поступили в Керчомье, в Гарье?

— Слыхать-то слыхали, — сказал кто-то из сидевших у двери. — Да ведь и другое нам известно: посланные из города отряды быстро там все погасили, а кой-кого и к стенке поставили. Не то ли самое ожидает и нас?

— На это я вам отвечу притчей. — Придерживая распятие, протопоп откинул упавшую ла лицо прядь волос. — Когда подожгут небольшой лесок, затушить нетрудно. Но если пламя охватило большой массив леса, с ним ничего не поделать. А наш край такой — поднеси спичку, и пойдет полыхать! Нужно широко оповестить, что союзники в Архангельск привезли хлеб, сахар, чай и вдоволь другого продовольствия. Новое правительство всех накормит и оденет, окажет помощь людям, если они, со своей стороны, помогут прикончить антихристову власть. Не поможем союзникам, потом, будет поздно. Надо действовать — таков мой совет.

Притихшие братья из Союза духовенства и мирян молчали в раздумье. Притча, конечно, понятна. Но одно — притча, а другое — что получится на деле. У каждого одна голова, и она дороже тюка кожи и прочих богатств. А посмотреть с другой стороны — заманчива приманка, которой подразнил отец Яков. Ведь он не какой-нибудь пустобрех, в свое время избирался в Государственную думу.

Поговорив, собравшиеся согласились с протопопом.

— Однако без вожака начинать нельзя! — поднялся Гыч Опонь. — Может, вы возьметесь, отец Яков?

— Мое дело — молиться богу, — сказал Потопов. — Мне больше пристало иметь дело с крестом, нежели с мечом. Я благословил бы Латкина. Кому другому, как не председателю уездной управы, поднять знамя освобождения?! Кстати, между нами был разговор, и господин Латкин не возражает.

— А где найти его? — выглянул из-за спины кожевника Харьюзов, но Потопов предостерегающим движением руки остановил его: