Когда наступает рассвет

Исаков лежал на животе, широко раскинув ноги в неуклюжих валенках. Заячья шапка сдвинута на затылок, золотистые завитки волос разметались по лбу. Прильнув щекой к ложе ручного пулемета, Исаков тщательно целился в мелькавшие в низине фигурки солдат:

— Гады, пересекают ложбину! Поддадим жару… А ну!

Исаков резанул короткой очередью, потом еще и еще.

Удобнее растянувшись на снегу, Домна тоже изготовилась к стрельбе и, уловив момент, когда в просвете деревьев показался вражеский стрелок, нажала на спусковой крючок. Громыхнул выстрел, прикладом отдало в плечо, она перезарядила ружье и снова приготовилась, высматривая цель.

— Кажется, попала. Ткнулся носом в снег, — прекратив стрельбу, сказал пулеметчик. — А другие продолжают лезть… Тяжеленько будет нам, их больше!

— Кузьмич тебя ругает, — продолжая наблюдать за противником, сказала Домна.

— За что?

— Дисциплину не соблюдаешь: высовываешься, головой вертишь…

— А не выглянешь, как их увидишь? Они тоже не дураки, умеют прятаться… Ты, Ванюшка, смотайся-ка на тот конец завала. С той стороны, вижу, подбираются, черти. Как бы не обошли. А я здесь продержусь… Эх, патронов маловато!

Бойцов было семеро, и Домне не стоило больших трудов повидать каждого. Побыла у немногословного Чащина, навестила Игнатова, поговорила с остальными, подбодрила. Раненых пока не было: сваленные друг на друга толстые деревья завала надежно защищали бойцов от пуль.

К ружейным выстрелам вражеских солдат теперь присоединился злобный лай их ручного пулемета. На той стороне ручья огненные точки вспарывали сгущающиеся сумерки. Иногда пролетали разрывные пули и, ударившись о препятствие, с треском лопались, образуя зловещие сине-багровые вспышки.

Где-то недалеко, глухо ухнув, разорвалась граната, и через минуту на склоне горы показался Игнатов. Парнишка бежал без ружья, спотыкаясь и падая. Шапка чудом держалась у него на макушке.

Домна бросилась к нему:

— Что случилось, Петя? Ранило тебя?

— Нет… Нас обходят! Где Кузьмич? Гранатой бы в них!..

— А ружье где?

— Там осталось…

— Бегом обратно! — Домна подхватила растерявшегося парня за руку, потащила к тому месту, где валялось брошенное им ружье.

— Бери быстро, будем стрелять вместе, — занимая боевую позицию, сказала Домна. Она вставила в магазин новую обойму, прицелилась и выстрелила в подкрадывавшегося к завалу вражеского солдата.

— Патронов! — услышала она сквозь стрельбу чей-то голос, кажется, Исакова. А может, и не его. В суматохе разгоревшегося боя трудно было понять, кто и где кричит.

Где-то рядом раздалась команда Кузьмича:

— Все на лыжи! Будем уходить на заставу. Кто видел, где Каликова?

Домна бросилась на его голос. Кузьмича она застала у пулемета в тот самый момент, когда он собирался швырнуть гранату в подбегавших к завалу белогвардейцев.

— Ложись! — успел он крикнуть девушке и, широко размахнувшись, с силой бросил гранату.

В этот момент Домна услышала за своей спиной стон. Она обернулась и увидела Игнатова. Он стоял, схватившись за грудь и пошатываясь. Вдруг ноги его подкосились, и юноша упал на колени ничком.

С грохотом разорвалась граната Вежева.

Домна бросилась к Игнатову.

— Петя! Петенька, — шептала она, пытаясь посадить раненого бойца.

Дышал он отрывисто и учащенно, жадно хватая ртом воздух. Вражеская пуля, ударив ему в грудь, видимо, повредила легкое.

После разрыва гранаты за завалом наступила тишина. Домна огляделась. Было темно, но она все же разглядела повисшее в неестественной позе на корявых сучьях поваленной сосны безжизненное тело солдата в иноземной шубе. Рядом с деревом, на снегу, распластался еще один.

С каждой минутой темнота сгущалась, стрельба угасала, а затем и совсем прекратилась. Наступившая ночь вынудила прервать бой.

Худенький Игнатов оказался тяжелым, и Домна с трудом вынесла его на себе с места боя. Подошедшие партизаны помогли донести раненого до саней, уложили его на сено. Только теперь Домна смогла перевязать его рану.

Кузьмич приказал ей:

— Гони в деревню! Передай на заставу: патроны кончились, отходим лесом на лыжах. Езжай, пока дорогу не перекрыли.

Партизаны помогли вывести лошадь на дорогу, и через минуту скрип удаляющихся под покровом ночи саней замолк.

4

Часовой пропустил в дом перебежчиков, которых партизаны привели с завязанными глазами на заставу. Повязку с их глаз сняли лишь у входа в сени, чтобы они могли подняться на крыльцо штаба. Их было двое.

Находившаяся в это время в штабе Домна с любопытством разглядывала белых солдат.

Перебежчиков допрашивали командир отряда и предревкома.

Они были в черных мохнатых папахах, в желтых английских шубах с металлическими застежками. Одному из них, бородатому, было лет сорок, крупные крестьянские руки торчали из рукавов. Другой — помоложе, бритый, бегающие глаза его торопливо шарили по сторонам, хотя в помещении партизанского штаба ничего примечательного не было: обычная крестьянская изба, два стола, телефон, несколько ружей в углу.

— Откуда сами? — допрашивал их командир отряда, невысокий, крепко сложенный человек.