Когда Нина знала

«И вот представь себе, что под тонкой кожей мисс Новак, этой бледной блондинки из секции делового, экономического и технического перевода, что в отделе языков Среднего и Ближнего Востока – Иран, Турция, окошко для иврита, – под этой кожей кто-то бешено, исступленно скачет – дьявол, но настоящий, с хвостом и красными безумными глазами, и что это за дьявол, Рафи, откуда он взялся, скажи мне, если ты вообще с ним знаком, если ты хоть раз в жизни испытал, как он жжет тебе мозги и кишки, пока не доберется до члена, и как хватает тебя за яйца и, как перчатку, выворачивает тебя наизнанку, и на тебя ему наплевать, понимаешь, на меня ему абсолютно наплевать, и я это принимаю, мне это подходит, сут ми вэл, мной он всего лишь пользуется ради того, чтобы выжить. Ради своего наслаждения,

своего, гораздо больше, чем моего

, и он стругает меня о любой промелькнувший член, только это ему и подавай, этому моему дьяволу, и я подписала с ним контракт, который мне подходит, ведь единственное, что ему надо – это движение, трение, понимаешь? Темп, движение, дрыганье – видимо, это то, что вырабатывает у него электричество, и мне это тоже нужно, ты ведь знаешь, быстрота, трение и постоянные перемены, смена моих кобелей, наивных моих мужиков, которым и в голову не придет, что они никак не он энд онли (единственные) на моем веере… но теперь ты знаешь и ты единственный в мире, Рафи, кто знает, что их четверо, на данный момент четверо, попеременно, так-так-так-так!» Руки ее двигались очень быстро, как у карточного мошенника, который работает на тротуаре. Ее веки задрожали, и глаза закрылись, и в ее клокочущих в горле словах было что-то странное, пьяное, но и вызывающее. «А может, скоро и четверых не хватит, я уже предупреждаю тебя, Рафи, что может и четверых не хватит, потому что как это с четверыми, я уже изучила, верно? Я научилась кидать четверку в воздух, и ни один из них не падает вниз, и ни один не сталкивается с другим, и в скором времени может сложиться ситуация, когда мне придется дозу увеличить, стать этаким жонглером с пятью, нет, минутку, шестью, ведь почему бы и не с шестью, а может, через некоторое время и шести не хватит, и мне понадобятся семь, что такого…»

Она тяжело дышала. Щеки пылали. Когда он увидел ее такой, так сказал мне мой папа, когда увидел ее взгляд, то понял выражение: «Чуждый огонь»[35].

Кстати, в конце он показал мне все, что заснял, всю фотосессию, без купюр. Показал мне после бесконечных моих просьб и уговоров. Я все время молилась, чтобы он не показывал, чтобы оказался ответственным взрослым и меня пощадил, чтобы был моим папой

, но под конец он сломался, а потом, так он сказал, раскаивался из-за этого каждый день своей жизни. И я тоже.

На чем я остановилась.

«Как ты сейчас смотришь на меня, Рафи… Я знаю, что ты думаешь, но я хочу, чтобы ты дослушал до конца и только потом решил, о’кей? После этого вынесешь приговор человека такого, как ты, приличного, осторожного, здравомыслящего. – Она выплевывала эти слова. – И, может, решишь отправить меня в ссылку, на перевоспитание, может, в школу на каком-нибудь острове, острова как раз хорошо вяжутся с моей семьей, особенно нэйкэд айлэнд (голые острова) типа Голи, только ты, Рафи, запомни, запомни, что этим меня не запугаешь, потому что я уже давным-давно там, на этом острове, я там с тех пор, как мне было шесть с половиной, и я там одна, меня сослали туда без всякого суда и следствия и сослали в одночасье, я даже не смогла привести в суд кого-то, кто замолвит за меня доброе слово, и ты – единственный из всех людей на свете, который, может быть, сумеет сказать про меня что-то хорошее, и единственный, который еще верит, что меня можно оправдать, верно ведь, Рафи?»

Ее пальцы растопырились и задергались, как у утопающего.