Когда Нина знала

Вера связывает голос с лицом и фигурой. Женщина высокая, по виду аристократка, худая как щепка, с глазами синими, безумными и устрашающими. Она пробегала между рядами, прижимая к груди какой-то закругленный музыкальный инструмент, судя по всему, мандолину. Все видели, что она пытается защитить этот инструмент, и это почему-то распаляло их еще сильней. Они били ее, пока она не выронила мандолину, лягали ее ногами и колошматили. Вера тогда получила хлыстом по полной за то, что только делала вид, что избивает эту женщину.

«Она пригрела себе там место, – шепчет женщина ей на ухо. – Марья устроила там частный бордель с видом на море. Приводит туда по ночам девиц».

Эта беседа могла обойтись в сорок хлыстов. После сорока хлыстов никто не выходил живым или в своем уме.

«И сказала, мол, хочет, чтобы у нее там перед глазами было немного зелени».

Вера не понимает. «Ночью?»

«А почему бы и нет? Или, может, от него приятный запах? Вы нюхали?» Глубокое дыхание, теплый пар на ее ухе. Женщина вздыхает. Верино тело немножко расслабляется. В этом вздохе – забытое ощущение гостиной. Женщина шепчет: «Гольдман. Профессор музыкологии, Эрика Гольдман, очень приятно».

Вере до смерти хочется сказать, что и ей очень приятно. Подержать на языке слова вежливости. Она молчит.

«Как только я услышала, что на острове есть растение, – говорит новая женщина, – мне сразу как-то полегчало. Будто появилась надежда, что мы отсюда выберемся».

Вера пытается понять, что она слышит. Произнесенные женщиной слова не всегда складываются в понятное предложение. После проведенных на горе недель трудно вести логичный разговор. Логика – это вообще дело требовательное, изнурительное. Нужно приводить цепочку фактов, чтобы они следовали в определенном порядке. Вера поворачивается к ней лицом, ищет ее ухо.

«Но что я-то там делаю?»

Снова танцы лиц, ей нужно отвернуть лицо к стене, чтобы та могла шепнуть ей на ухо: «Вам не сказали?»

«Нет».

Кто-то в конце барака, на койке возле параши, плачет во сне. Обещает, что это в последний раз, больше не будет опаздывать в школу. Обе женщины не шевелятся. Вера чувствует спиной, как стучит сердце ее собеседницы.

«Только скажите мне, – шепчет женщина, – вы к нему прикасались?»

Вера потрясена. Ей и в голову не приходило к нему прикоснуться. Или его понюхать. Так велик страх перед надзирательницами.

«Прикоснитесь разок от моего имени. Пообещайте мне». Жар, исходящий от этого шепота, говорит ей, что, может быть, только ради этого пожелания женщина подвергла себя такому риску. Вера старается не думать, до чего же сама она трусиха. Даже понюхать его не осмелилась. В ней все сильней знакомая горечь совершенной ошибки. Неверного выбора. Страшного несоответствия реальности. Реальности, какой ее знают все остальные. Эрика Гольдман внезапно целует Веру в мочку уха, в щеку – мягкий поцелуй и еще один, сладкий до боли, и в мгновение ока гладким движением зверька она соскальзывает с Вериной койки и исчезает.

На рассвете следующего дня после того, как надзирательница его полила, поставила Веру на место и исчезла, Вера попыталась сфокусировать на нем взгляд, но увидела лишь тьму и кое-где трещинки белизны. Двигаться ей запрещено, и она пытается унюхать его с того места, на которое ее поставили. Но запах мокрой земли силен и заполняет собою воздух. Она случайно касается мочки уха, щеки, тех мест, куда ее поцеловали, и вдруг в ней вспыхивает Милош, на один лишь миг, но и этого ей довольно. Наконец-то пришел! У него и правда ушла куча времени, пока удостоил ее визитом.

Она тут же нагибается, встает на колени, быстро проводит вокруг руками, пока не натыкается на маленькую пирамидку из камней. Она кладет на нее обе ладони, будто благословляет головку ребенка. Она изучает росу, что на пальцах. Роса расположена по кругу. А растение, похоже, стоит в центре. Она все еще не решается его коснуться. Ей довольно и того, что она знает – оно здесь. Она осторожно вводит пальцы в кружок и касается влажной земли, и тут же будто сходит с ума, всовывает все пальцы целиком. Ее охватывает чувство волшебного счастья. Эта земля – сплошное богатство и изобилие. Кто к ней прикоснется, получит защиту от всякого зла. Она подносит выпачканные пальцы к лицу и вдыхает их запах. Она кладет комочки земли на язык, их рассасывает, и, не задумываясь, их глотает, и давится ими, и хохочет. Ее пальцы вновь тянутся внутрь, в этот кружок, и порхают теперь над чем-то тоненьким, мягким и нежным.

Маленькое растеньице, низкое, с крошечными листьями. После месяцев пребывания среди острых валунов ее пальцы грубы и шершавы. И она почти не способна ощутить прикосновение листьев. Поэтому она трогает их внутренней стороной руки. Нежность, какой не бывает…

Она гладит, не мнет, не губит, боже избавь, но прикасается так, чтобы что-то от него, тонкий, незнакомый запах пристал к ее пальцам.

Она нюхает, вдыхает в себя. Почти невозможно вынести это изобилие. Вера вскакивает на ноги. Ложная тревога. Внизу, в пропасти, в море, деревянная балка ударилась о дерево.