Когда охотник становится жертвой (СИ)

Эти три секунды, что Данэм осмысливает его слова, кажутся Маккормик вечностью. Свободной рукой Данэм чешет затылок, хмыкает и, странно, но выпускает её руку. Александра, давясь слезами, снова прижимает её к груди.

— Ладно, уговорили, — он широко улыбается. Улыбка его похожа на раскрытую пасть крокодила. — Права была Ривера… — задумчиво произносит он, складывая инструмент обратно в чемоданчик. Достав фотокамеру, он наводит объектив на сжавшуюся в углу Алекс, щёлкает затвором. Фотография запуганной и униженной пленницы наверняка неплохая альтернатива её же отрезанному пальцу. Кажется сегодня ей повезло. Просто повезло.

— Не принимай всё близко к сердцу, — Данэм говорит это, обращаясь к Коулу, — чтобы потом не было мучительно больно.

Нездоровая улыбка исчезает с его лица. Теперь его лицо — камень, такой же мертвый, как его пустые глаза. Данэм уходит, не говоря больше ни слова.

— Я ужин принёс. Ща развяжу, — Коул старается не смотреть ей в глаза, словно стыдится своей причастности к тому, что чуть не произошло, или стыдится последних слов Данэма, в которые тот явно вложил какой-то одному ему понятный смысл.

Александра отмирает, выползает из своего укрытия, наблюдая за тем, как Коул раскладывает коробки с едой на низком журнальном столике. На таком только сидя на полу удобно есть, руками, под телевизор с какой-нибудь ерундой. Это не чинный ужин в огромной столовой с огромной люстрой над головой (в детстве Александре казалось, что она свалится прямо ей на макушку), с десятком столовых приборов возле тарелки, под классическую музыку, под пустой трёп деловых партнёров семьи, насквозь лживый. Даже будучи в заложниках, она чувствует себя свободнее, чем дома.

— Спасибо за… боже, как дико это звучит… за то, что не дал ему отрезать мне палец.

Александра чувствует какой-то нездоровый подъем от того, что осталась жива и невредима. От того, что этот страшный человек ушёл. От того, что здесь Коул… Когда тебя выдергивают из привычной, комфортной среды и бросают в дикие условия, начинаешь острее ценить жизнь. Начинаешь отмечать то, что раньше казалось обыденным. Например, наличие всех пальцев на руках. Или способность говорить, чувствовать вкус пищи, чувствовать благодарность.

— Я не последнюю роль сыграл в том, что ты тут. Так, что не надо… — со всей серьёзностью отвечает ей Коул. На его мрачном лице нет ни тени улыбки, хотя, если приглядеться к морщинкам в уголках глаз, улыбается он часто. У Коула всё на лице написано, и он даже не пытается свои эмоции скрывать. Поразительная искренность. Алекс сто лет ничего подобного не наблюдала. Наверное, жизнь по волчьим законам не терпит ужимок, недомолвок, пошлостей, всего того, чем кишит «высший свет». — Мне просто блядски на кровь надоело смотреть.

— Твой друг… Вы обратились в полицию? — она вспоминает телефонный звонок, который заставил Коула бросить всё и уехать, чувствуя какую-то странную необходимость проявить участие. Вместо ответа Коул бросает на неё красноречивый взгляд, скептично заломив бровь, чуть приподнимает уголки губ в улыбке. Александре хочется стукнуть себя по лбу с досады. Не тому она про полицию рассказывает, не тому. Рассмешила, один плюс. — Глупость спросила, ясно…

— Мы сами себе полиция, принцесса. Все, кто был виновен, уже наказаны.

— Наверное, это справедливо… — как именно они наказаны, спрашивать не стоит. Всё и так ясно. Такие люди, как он, сами себе и закон, и порядок. И это отнюдь не кино, это реальность. Жёсткая и суровая.

Коул подходит к ней, молчаливо, одним взглядом просит разрешения дотронуться, чтобы отстегнуть наручник. Александра опускает взгляд, так же молчаливо соглашаясь на этот вынужденный контакт. Чужие прикосновения всё ещё пугают её, но Коула она отчего-то перестаёт пугаться.

— Справедливо, говоришь, — он чешет отрастающую щетину, раздумывая над её словами. — Ты не против, я тоже тут присяду? Жрать охота.

Коул спрашивает у неё разрешения, когда она двигается на другой конец дивана, ближе к столу. Александра молча кивает, и он садится прямо на пол, почти к её ногам. Маккормик хочется сесть рядом, потому что в давлеющей позиции, глядя на него сверху вниз, чувствует себя неуютно. Странно, что их общение всё больше напоминает дружескую беседу, лишь холод металла, который, словно ожог, ещё пылает на коже мизинца, заставляет помнить, где она.

— Я сегодня сестру свою мелкую нашёл. Она снаркоманилась, представляешь? А я знать не знал. Пацанов моих пачками отстреливают. И всем похуй. Мамку мою… прямо на улице… — он замолкает, берёт паузу. Видно, что слова эти ему даются не просто, и Алекс никак не может понять, почему он ей всё это говорит? — Изнасиловали и убили. И думаешь, кто-то подошёл?! Думаешь, кого-то за это посадили? Мы с братом потом сами их нашли и…