Когда он шагнёт…

Валгалла слов! Опора и отрада,
Но как писать, когда земля дрожит,
И правда расшибается о правду…
Под страшный скрежет литосферных плит.

Когда страна, выламывая плечи,
Как эпилептик бьётся о порог,
И всех превыше таинство картечи,
И пахнет кровью каждый эпилог.

Тогда, устав от пушечного боя,
От холода и лязга колесниц.
Возьмешь людей и выкуешь героев,
Бронзоволицых пленников страниц.

Чтоб не старели, чтоб всегда горели,
Живые звенья фабульной цепи,
Чтоб прорастали серые шинели
В заснеженной украинской степи.

Укором, назиданием, примером,
Лекарством от духовной немоты
Вставали юнкера и офицеры,
Бессмертные, поскольку смертен ты.

И волчий век вот-вот тебя размажет,
Но может статься самый главный, тот,
Раскурит трубку и кому-то скажет:
«Булгакова нэ троньте. Пусть живёт.»

И ты продолжишь городу и миру
Записки из отложенной петли,
И будет нехорошая квартира,
И будет МХАТ, и будет Массолит.

И жизни соль, и небо над Москвою,
И суета, и будничность вещей,
И зори, что кровавые подбои
На белом прокураторском плаще.

Далеко тьма, теперь лишь только в прозе
И перед сном порою вспомнишь ты,
Как завязавший о последней дозе,
Из шомполов сложенные кресты.

И вдруг увидишь, словно дым котельной,
Великая в грядущем темнота!
И этот строй разреженный, но цельный,
И есть в строю свободные места!

«Катился поезд в сторону Вяземы…»

Катился поезд в сторону Вяземы.
Плескалось в брюшке жидкое винцо.
Мелькали в ряд болота, глиноземы,
И пахло малосольным огурцом.
Тут кто-то рассыпал в пакеты торфы…
Другой ошую брюки продавал.
Подумал я: «А как сейчас на Корфу?»
И тут же мысль пустую оборвал.
И может быть смиренье привечая,
А может просто так, ни почему,
Господь послал мне поле иван-чая
В невероятном розовом дыму!
И я глядел и пристально, и нежно,
В душе лелея русскую черту.
За темнотой и грубостью кромешной
Великую увидеть красоту.

Ученикам