Когда он шагнёт…

Его еще не забыли.
Соседи расскажут вкратце,
Как рылся в автомобиле,
Ходил на канал купаться.

Нескладный, худой, лохматый,
Одежда, как на чужого.
Едва ли он был солдатом
И вовсе не пил спиртного.

Работал по будням в книжном,
В субботу играл на флейте,
Чудак с бородою рыжей.
Его обожали дети.

Он часто вставал до света,
И что-то на крыше строил,
Антенну, маяк, ракету?
Из жести неладно скроенную.

За это его ругали,
А он лишь молчал угрюмо.
Милицию вызывали,
Писали доносы в Думу.

И вот, дождались, накликали
Беду, что давно витала.
Флейтиста – на время в клинику,
Ракету – в приём металла.

Наутро в подъезд загаженный
Явились медбратья дюжие,
Здорового быта стражники,
Вязать и спасать недужного.

Вломились, а он – на крышу,
В ракету, и люк захлопнул.
Потом приключилась вспышка,
И стекла в подъезде лопнули.

Что было? Одни догадки.
Пресс-центр объяснить не может.
В газете писали кратко,
Мол, был смутьян уничтожен.

Но правды никто не знает,
Лишь только расскажут дети,
Что рыжий флейтист играет
Теперь на другой планете.

Конечно, детям не верили,
Но факт оставался фактом,
Случайно или намеренно
Чудак запропал куда-то.

Ушел, а внизу остались
На кухнях пустые споры,
И жизнь с эпилогом «старость»
Из длинной цепи повторов.

Работа, зарплата, отдых,
Орбиты колец кружение,
И небо над крышей в звёздах,
Как вызов…, как приглашение.

Пицца-поэзия

В коконе прогорклом никотиновом,
В стареньком потертом пиджаке
Шел поэт дворами и квартирами.
Шел один, без музы, налегке,

Во дворах сугробы тлели рифами,
Оттепель облизывала льды.
Он плевался скомканными рифмами
В черные отверстия воды.

И от рифм, как бесы от причастия,
Разбегались живо кто куда
Грязные столичные несчастия,
И тогда светлела темнота.

А поэт гулял себе, отмеченный
Светом кухонь, запахом пивных,
И ему навстречу были женщины,
Но поэту было не до них.

Он искал пристрастно, жадно, искренно,
Верил, что живет в Москве одна
Вечная немеркнущая истина,
Слаще меда и пьяней вина.

Он прошел Арбатом и Остоженкой,
Пил в Сокольниках и в Тушино бывал.
На Таганке ел коньяк с мороженым,
На Тверской просил и подавал.

Тасовал метро пустые станции,
Выпил все и всех перетусил,
А потом устал, сошел с дистанции
И обратно женщин попросил.

Он как книги женщин перелистывал
И уснул у лучшей под крылом,
А его ненайденная истина
Ела суши рядом, за углом.

Паладины истины ретивые
Потружусь отметить вам, мораль —
Алкоголь и кокон никотиновый
Помешали поискам, а жаль.

«Ось миног! Омфалос мира!..»

Ось миног! Омфалос мира!
Генри Госсе пела лира!
И присоски, как пупки.
Опускались на колки.

Скрипач