Когда он шагнёт…

Мне снилось, что я поднимаюсь,
                                как тесто,
Расту неуклонно, как гриб дрожжевой.
Из утлой коробочки спаленки тесной
Ползу через край, извергаясь отвесно
На гравий бульваров, на пыль мостовой.

Прольюсь, заполняя пустоты и щели,
В замочные скважины влезу червём.
Во мне кубатура любых помещений.
Я – неф и притворы, я – храм
                                и священник,
И масса, и плотность, и смысл, и объём.

Вздымаюсь курганом все шире и выше,
Журчу в водотоках, бегу в проводах,
Во мне все мосты и карнизы, и крыши,
И листья каштанов, что ветер колышет,
И облаком в небе моя борода.

Зачем я? К чему этот рост несуразный?
Затем ли чтоб вечером долгого дня
Я сверху на город взглянул звездоглазно,
А тот фонарями и кольцами газа,
И тысячей окон глядел бы в меня…

Кашалот

В глазах кашалота протяжная гаснет
                                        мысль,
Пока он недвижный лежит в полосе
                                        прибоя.
Взлетают гагары, и волны целуют мыс,
И небо над пляжем пронзительно-голубое.

На шкуре гиганта отметки былых побед
С тех пор как спускался подобьем
                               Господней кары
В кромешную бездну, куда не доходит
                                                 свет,
И рвал, поглощая бесцветную плоть
                                        кальмаров.

Вот снасть гарпунера, что так и не взял
                                                 кита.
Вот ярость касаток, кривые акульи зубы,
И старый укус, что оставила самка та,
Которую взял подростком в районе Кубы.

Он видел вулканы и синий полярный лёд,
И танец созвездий над морем в ночи
                                         безлунной,
Беспечный бродяга холодных и теплых
                                                  вод,
Как знамя над хлябью свои возносил
                                         буруны.

Но странная доля, проклятье больших
                                        китов,
И в этом похожи с людскими китовьи
                                        души.
Владыкам пучины как нам, до конца
                                         веков,
Из вод материнских идти умирать
                                        на сушу.

Взлетают гагары, и волны целуют мыс,
Заря безмятежна, а даль, как слеза, чиста.
В небе над пляжем упрямо штурмует высь
Белое облако, похожее на кита.

Ничего святого

(посв. Н. Гумилеву)

Сегодня я вижу, особенно дерзок твой
                                                 рот,
Ты куришь сигары и пьешь обжигающий
                                                 брют,
Послушай, далеко-далеко в пустыне идет
Слепой одинокий верблюд.

Ему от природы даны два высоких горба
И крепкие ноги, чтоб мерить пустые
                                         пески,
А здесь воскресенье, за окнами – дождь
                                          и Арбат,
И хмурое небо оттенка сердечной тоски.

И ты не поймешь, отчего же случайная
                                                 связь
Приносит порою такую ужасную боль,
А там над пустыней созвездий – арабская
                                                 вязь,
И глазом Шайтана восходит кровавый
                                         Альголь.

Но старый верблюд не увидит величья
                                                 небес.
Он чует лишь воду и змей, и сухие кусты,
Как ты, обольщая бандитов и пьяных
                                                 повес,
Торгуешь собою, не зная своей красоты.

Пусть память поэта простит небольшой
                                         плагиат,
Но вдруг ты очнешься от тягостных
                                  сладких забав.
Ты плачешь? Послушай, далеко-далеко
                                        на озере Чад
Изысканный бродит жираф.

Ракета