Когда отступит тьма

— Дерево принадлежало мне, когда я резал его. — Отражавшийся эхом голос Роберта, казалось, шел сразу изо всех углов. — Девушка принадлежала мне, когда я резал ее. Теперь она так же священна, как дуб и лавр. — Роберт внезапно остановился. — Я говорил тебе о пифии.

— Пифии, — прошептала Эрика, увлеченная этим словом. Дельфийский оракул был основан на том месте, где издох Питон. Питоны ползают, шипят, и в этом слове слышалось шипение…

— В дыму она переставала быть собой, и ее устами вещало другое эго, именуемое богом. Когда-то было много богов, и они обращались к нам через нас. Но мы перестали слушать. Боги не исчезли, их все еще можно услышать, нужно только прислушаться. Мы узнали это еще детьми, правда? Детьми, читающими в библиотеке и разыгрывающими спектакли.

— Это мифы, Роберт. — Голос Эрики звучал невнятно, в голове у нее туманилось. — Древние мифы. Старые книги и пьесы, написанные давно умершими людьми. Вот и все.

— Мифы непреходящи. Так сказал Саллюстий. Благородный римлянин. Очень мудрый. Когда долго живешь один, начинаешь ощущать флюиды прошлого. Видеть архетипы, которых не замечают другие. Улавливать проблески истины, недоступной суетливому миру.

— Какой истины?

— Ты знаешь. Притворяешься невежественной, думаешь, тебе это поможет. Не надейся. Ничто не может тебе помочь.

— Роберт…

— Дыши глубже. Ты моя пифия, моя обладательница высшей мудрости. Девственная сестра, дыши глубже.

— Я не… девственница…

Это было смешно. Эрика услышала свой смех, а зал все кружился, кружился.

— Ты девственна. Как и Шерри Уилкотт. У нее были мужчины; она сказала мне. Но она была партенос.

Эрика знала это греческое слово. Партенос… незамужняя.

— Но я не партенос, — прошептала она, чувствуя, как вспыхивает и гаснет разум. — У меня есть муж.

— Только по названию. Ты никогда не отдавалась ему. Не могла.

— Я… дала обет…

— Слова. Ты его не любишь.

Да, конечно, не любит. Но есть Бен Коннор. Он сказал, что любит ее, и она… она…

— Ты не можешь никого любить, — продолжал Роберт, словно бы прочел ее мысли и опровергал их. — Ты как те изваяния, что выставлены у тебя в галерее. Красивая, сияешь на солнце, а внутри — литой металл, холодный камень.

— Это… неправда, — прошептала она, но какой-то частью сознания понимала, что Роберт прав, и удивлялась, как он догадался.

— Ты так же девственна, как Мария, как Артемида, как Великая Мать во всех ее формах. Того же склада. Ты партенос, ты будешь моей пифией и, может быть, не только. Ты скажешь мне. Скажешь все.

— Мне нечего сказать. — Эрика плакала. — Нечего.

— Скажешь. Она сказала. Шерри Уилкотт. Сказала, что предназначена мне. И попросила ножа.

— Попросила?..

— Я слышал ее.

Тут Эрика поняла. Заглянула в мрачные бездны его безумия и увидела, какую иллюзию вызывает у него этот дым.

Пещеру заполнил стон, похожий на страдальческий вопль ребенка, ее стон.

— Нет…

— То была ее судьба. Она так сказала.

— Нет, Роберт…

Эрика хотела сказать ему, что Шерри ничего не говорила, что он услышал то, что хотел услышать, что убил ее в бреду.

Но говорить было очень трудно. Рот мучительно пересох, язык казался ватным.

— Я не совершал убийства, сестричка. Я сделал только то, о чем она попросила. Чего хотела ее непорочная часть.

Сглотнув, Эрика облизнула пересохшие губы.

— Шерри не просила об этом. — Она хоть говорит внятно? Она все еще в сознании? — Шерри была девушкой, Роберт, юной девушкой. И не хотела умирать.

— Жаль, ты не слышала. Ее высшее эго говорило сквозь онемелые губы. То был голос мойры. Божества. Самой вечности, сломившей человеческую слабость девушки, чтобы повести ее навстречу судьбе, как добрый пастух ведет блеющую овечку к каменному алтарю.

— О, Роберт, черт побери, Роберт… — Все исчезает, остается лишь одна безбрежная скорбь, словно пропасть, в которую она падает, падает. — Ты должен был принять мою помощь, не прогонять меня…

Роберт не слушал.

— Она прорицала в священном дыму. Сказала, что надлежит мне сделать, и я повиновался.

— Нет…

Шепот, неслышный даже ей самой.

— Сказала. Как и ты скажешь, Эрика. Как и ты.

Глава 8

Коннор ждал, пока «феррари» Эндрю Стаффорда не скрылся за деревьями. Потом повернулся и поспешил обратно к лачуге.

Он легко бежал трусцой, на поясе позвякивали ключи и наручники, портативная рация негромко потрескивала.

Внезапно у него появилось много вопросов, мало ответов.

Разумеется, он солгал Эндрю. То, что они одновременно приехали к лачуге, было не случайностью. Во время разговора в Грейт-Холле Коннор понял, что Эндрю говорит меньше, чем знает. Поэтому, немного отъехав от дома, остановился, дождался появления «феррари» и последовал за Эндрю до конца пути. Наблюдая за лачугой из подлеска, он точно знал, кто находится в ней.

Его оплошность позволила Эндрю незаметно выскользнуть и подкрасться сзади. За такую беззаботность можно было бы дорого поплатиться. Потому что у Эндрю был «кольт». Коннор видел его выпирающую рукоятку еще до того, как порыв ветра на миг открыл взору оружие.

Похоже, армейский «кольт». Семизарядный. Сорок пятого калибра.