Когда оживают Тени

Вопрос остался без ответа. Да и никакого возмущения по поводу осквернения я не испытывал. Просто от звуков собственного голоса становилось не так жутко. К тому же и эхо тут раскатывалось не так громко, как в главной пещере.

А вот отсутствие путей отхода вызывало тревогу. Поразмыслив пару минут и убедившись, что тут по-прежнему тихо, я полез в потайной карман. Утром, выходя из дома, прихватил и ампулы с деактиватором, и пару артефактов. Перстень с весьма мощной шоковой печатью внутри и стило, больше напоминающее гвоздь, под завязку накачанное силой Изнанки, но в оболочке из селенита, что экранировал любой фон, – оно было припасено на случай встречи с неприятными субъектами и скоротечного боя. Другой артефакт представлял собой батарею и некий универсальный инструмент в одном флаконе. Ими я и планировал воспользоваться.

Быстро осмотревшись, я мысленно разметил пять точек на полу храма. У каждой присел и старательно выцарапал несколько рун, активируя собственной волей стило и позволяя ему рисовать в Изнанке, оставлять след. Поднялся, убедился, что между центрами возникла связь, понемногу растет напряженность. Удовлетворенно кивнул и пошел наружу. В проеме люка выцарапал еще несколько знаков, потом на площадке перед храмом.

Получилось сделать три ловушки, прежде чем ранее оставлявшее царапины при легчайшем прикосновении острие стало беспомощно скользить по камню – иссякла энергия. И едва я спрятал разряженный прибор, как послышались легкие шаги откуда-то сверху и сбоку, с длинной лестницы у стены, легкомысленное насвистывание. Вскоре показался и луч фонарика.

– Я думал, ты заснул где-то в пути, – сказал я в темноту негромко, но с недовольством.

– Орм! – раздался жизнерадостный голос поэта. – Как ты меня узнал? Ни черта ж не видно.

– Лишь ты можешь свистеть марш воинствующих шлюх по дороге в Церковь, – фыркнул я. – Пусть и недостроенную.

– Раскусил, – хохотнули из мрака, луч фонарика слегка дернулся. – Зато ты выдаешь себя запахом. Что, через помойку поперся? Тут есть безопасный путь в обход.

– А кто меня предупредил? – парировал я, внутренне возмутившись. Надо же, другая дорога. А я шлепал по дерьму, распугивая крыс. – Может, сам тебя прибью, а?..

– Ну нет, – поразмыслив, серьезно ответил друг. – Традиции нарушим. Тогда хрупкое сердечко Мак-Кейна точно не выдержит такого надругательства над высокими чувствами. И будет, как в древних балладах, двойная смерть. Женщины не хватает. Срочно нужна спелая и молоденькая барышня. Чтоб стояла на краю ристалища, хваталась за грудь, полную и сочную, и переживала.

– Думаю, барышень с тебя хватит, – сказал я, глядя на Фергюса, спустившегося с лестницы и вошедшего в круг света аварийного фонаря. – И выпивки тоже. Ты выглядишь…

– Счастливым? – хмыкнул сын гранда.

– Помятым. Пьяным. И истраханным, – честно ответил я.

– Спасибо, – кивнул поэт. – Значит, счастливым.

– Какое-то маленькое у тебя счастье, – поморщился я.

– А может, так и нужно? – подмигнул Фергюс. – Когда у человека счастье далекое и возвышенное, то он пугает окружающих вечно мрачной и недовольной рожей, рвет жилы и тратит здоровье на достижение катарсиса. Потом в итоге истощается и подыхает несчастным, разбитым и больным. А тут выпил, поел, покатался в постели с сочной бабенкой. И все у тебя хорошо сложилось.

– Интересный взгляд на вещи. Но мнилось, что, когда ты выходишь за пределы животных потребностей, назад мозг не перестроить.

– А я, может, прикидываюсь. Воображение знаешь какое, о-го-го… вот представляю, что из тех самых, простых. И наслаждаюсь, наслаждаюсь. А потом снова переобулся – и вперед, покорять неведомые воды и глубины в погоне за возвышенной мечтой.

– Тебе не кажется, что тут попахивает конформизмом и лицемерием? – с сомнением спросил я.

– Напротив! – с жаром ответил поэт. – Я считаю сие признаком гибкости и сложной многогранной натуры.

– Ну-ну, – сказал я, скорчив скептическую мину. – А говоришь, нет таланта политика. Но вон как ловко играешь подменой понятий. Как колоду тасуешь. Зря отбиваешься от престола, из тебя бы вышел гранд.

– Уволь! – фыркнул Фергюс. – Лучше буду сушеную рыбу и морскую капусту жрать всю жизнь, чем полезу в паучье гнездо.

– Вас, богатых, не поймешь, – пробормотал я под нос. А сам подумал, что громкие заявления поэта разобьются вдребезги, если ему действительно придется перейти на диету поскромней.

Хорошо косить под бедного, когда обладаешь суперсилами под названием богатый папа, бездонные карманы и бесконечные возможности. Фергюс отчаянно не хочет взрослеть и понимать, что и за это придется платить в итоге. А мы платим за каждый вздох, за каждую секунду существования, за принятые решения. А если живем в долг, то рано или поздно нам предъявят пени по кредитам.

Но кто я такой, чтобы судить? К тому же, возможно, сам немного завидую тому, что поэт может себе позволить быть беззаботным ребенком, а я нет. Фергюс неплохой парень и хороший друг. Само собой, его порой надо спускать с поверхности на дно, но кое-что можно и прощать. Ведь каждый сходит с ума по-своему. Другое дело, к чему приведет безумие.