Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года

Принимая номинацию на президентский пост от своей партии в 1988 г. на съезде республиканцев, Буш заявил: «Дух демократии распространяется по всему Тихоокеанскому региону. Китай чувствует ветер перемен». И, добавил он, «одно за другим все места несвободы падут не от силы оружия, а от силы идеи: свобода – работает»[1657].

Возможно да, а возможно и нет. В отличие от вихря революционных перемен в Европе в 1989–1991 гг. Азия вышла из холодной войны относительно спокойно и без серьезных смен режимов или геополитики. Безусловно, авторитарные государства тихоокеанской орбиты Америки – Южная Корея, Филиппины и Тайвань – в конце 1980-х гг. открылись для демократизации и экономической либерализации. Но принцип домино большой холодной войны не сработал, когда падающие костяшки уткнулись в самый большой камень. Китайская Народная Республика, безжалостно подавив демократизацию и жестоко сокрушив протесты в июне 1989 г. на площади Тяньаньмэнь, осталась верна своей версии коммунизма и однопартийному государству, при том, что проводившая жесткий курс правящая элита стремилась к постепенному вхождению в мировой капитализм. Но, несмотря на кажущуюся преемственность, именно здесь, в Азиатско-Тихоокеанском регионе, происходил сейсмический сдвиг. Это предвещало трансформацию регионального порядка и глобального баланса как экономической, так и политической власти, что будет иметь долгосрочные последствия для положения и места Америки в мировой политике и для сохранения уверенности в собственных силах[1658].

Особую проблему в регионе представляла Корея, разделенная с 1945 г. и являющаяся азиатским символом продолжающейся холодной войны. 23 декабря 1991 г. – за неделю до тихоокеанского турне Буша и за два дня до распада Советского Союза – газета «Нью-Йорк таймс» опубликовала статью на первой полосе под заголовком «В Северной Корее 1990-е годы еще не наступили». Династическая диктатура Ким Ир Сена казалась невосприимчивой к историческим силам, которые подорвали коммунистические государства во многих странах мира. Северная Корея по-прежнему была полностью поглощена поклонением своему «Великому вождю» и возвышением его националистической версии марксизма-ленинизма, известной как чучхе (опора на собственные силы). Сторонние наблюдатели озадаченно взирали на происходящее. С момента прихода к власти в 1948 г. Киму удалось создать одно из самых закрытых и деформированных обществ на Земле – с искалеченной экономикой, скудными урожаями, нехваткой продовольствия и топлива, упадочной тяжелой индустрией и с мегаманиакальной версией тоталитаризма, подобной той, что в Восточной Европе была сметена вместе с кончиной Чаушеску[1659].

Статус страны-изгоя усугубился для Северной Кореи с получением ею символической пощечины со стороны мирового сообщества, когда оно выбрало столицу Южной Кореи местом проведения летних Олимпийских игр 1988 г. Сверкающий, современный Сеул наслаждался возможностью приветствовать весь мир[1660]. И все же Пхеньян вел себя совершенно вызывающе. Чиновники высмеивали капитализм и презрительно отвергали «ошибки», допущенные неполноценными коммунистическими правителями в других странах[1661]. Часто упоминалось решение Советского Союза осенью 1990 г. установить дипломатические отношения с Южной Кореей с 1 января 1991 г. Соблазн отчаянно необходимой экономической помощи со стороны Сеула (около 3 млрд долл.) оказался для Горбачева сильнее, чем идеологическая верность Пхеньяну[1662]. Ким не только обвинил СССР в том, что он встал в один ряд с Америкой и Южной Кореей, продавшись капитализму, но и бросил свою страну, как «изношенную обувь», он даже изобразил это как преднамеренную попытку «свержения социалистического режима в нашей стране». Северная Корея, возмущался он, никогда не капитулирует, как Восточная Европа, и никогда не будет аннексирована Южной Кореей так, как ГДР была поглощена Западной Германией[1663].