Когда поспела антоновка

– Да, пошушкаться бы, – попросил Алексей Фролович. Он был коренастый мужик, с темной копной волос, упрятанных под добротный картуз. Всегда в светлой рубахе и жилетке. Даже в жару носил эту свою жилетку. А плотные штаны были заправлены в начищенные до блеска сапоги. Я глянул на отца. Тот хмуро смотрел в даль. Проигнорировав надвигающуюся головомойку, я кивнул Алексею Фроловичу, мол, отойдём-ка в сторонку, и направился в сторону бани. Там и тенёк был, и лишних ушей не было. За короткий период, пока я возглавлял наше село, никто из нижнего села еще ни разу не приходил ко мне ни пошушукаться, ни открыто поговорить. Потому стало до невозможности любопытно, о чём пойдёт у нас с пекарем разговор.

Остановившись в тени сруба, служившего отцу баней, мы, опять же для проформы, умно помолчали, потом обсудили засушливую погоду. И только после всех преферансов, Алексей Фролович заговорил:

– В Моршанске сказывают, что со стороны Кирсанова партизаны по лесам идут. То ли к Моршанску, то ли в сторону Пензы, шут их поймёт. Да только в Вяжлях бронепоезд с армией встал. Вот и пора задуматься, – и замолчал.

– О чём? – уточнил я.

– И те и те захотят поживиться собранными нами запасами, – прошипел пекарь.

– Так запасы как раз для одних из них, – и я перешел на шёпот.

– Не дури, Прокофий Петрович. Говорят, что отряды продразвёрстки забирают всё, что могут унести.

Я еще не мог понять куда клонит односельчанин, но тема эта мне уже не нравилась.

– Они буйствуют в тех сёлах, где живут семьи повстанцев. А мы – мирные. У нас ни один двор не замечен в партизанщине. Так что, не волнуйся, всё пройдёт, как обычно. А партизаны далеко, не успеют добраться до нас.

Пекарь прищурился. Видать, также не решался откровенно со мной говорить. Откровенность нынче штука дорогая. За неё и жизнью можно расплатиться. Я уже хотел раскланяться, да только по глазам Алексея Фроловича понял, что вот сейчас и выложит, что хотел сказать.

– В городе зерно не станут искать. У меня в пекарне можно спрятать все излишки. Ведь скоро холода наступят, а отряды и партизаны не отступятся. Всех не прокормим, но о себе нельзя забывать. У меня в пекарне всегда есть мука. Всегда есть хлеб. Городские, армейские это знают. И все хотят хлебушка к столу. Никто не полезет пекарню громить. Подумай, голова, – быстро, шёпотом произнёс пекарь и огляделся, боясь, как бы нас не то что подслушали, а даже вместе стоящими и шушукающимися увидели. Я тоже огляделся. Потом уставился на пекаря и стал соображать. Из всех зажиточных, Алексей Фролович был честным мужиком. Ему, пожалуй, можно было доверить избытки зерна. Да только…

– Я же не один это буду решать. Пока пройду по всем домам, да уговорю их… Так и шептаться начнут. Ты что, не знаешь баб? А некоторые мужики и похлеще баб будут. И тогда твоей пекарне конец придёт.

– А ты собери излишки как для отрядов. Они сами ничего и не поймут. Повозмущаются, потом спасибо тебе скажут. Если что, то я завтра утром в Моршанск направляюсь. Могу взять в свою телегу мешок другой, – предложил Алексей Фролович.

– А не боишься зерно везти по нашим-то дорогам? Опасно, – засомневался я.

Пекарь подмигнул мне:

– Так я же не один еду, – и, откланявшись, пошёл за дочкой, которая уже маячила в сторонке.

Когда я подошел к дому, отец сидел на скамейке у крыльца и спокойным голосом поправлял Пашку:

– Внимательно читай. Не «в третьем», а «в третичном».

Павел с видом мученика, (прямо как я в детстве), сидел рядом с дедом и читал учёную книгу по Земле. Откуда она была у моего отца, так и осталось для меня тайной. Но по ней, не по псалтырю, я научился читать.

– В тре-тич-ном периоде появляется новое семейство… – довольно бегло читал мой старший сын.

– А ты лучше меня справляешься, – прервал я урок.

– Поговорили? – поинтересовался отец. Пашка, точно понял, что мучения на сегодня закончились, аккуратно закрыл книгу и также аккуратно вклинился в разговор взрослых:

– Деда, я могу идти?

– Мало почитал. И страницы не будет, – посерчал дед.

– Так я завтра нагоню, пообещал сообразительный парень. Вот как чует, что деду надо со мной поговорить. Знает, когда сбегать с урока можно.

– Ну, тогда до завтра, – разрешил дед и уставился на меня.

Пашка вскочил и вбежал в дом, чтобы положить книгу на место. Я же занял его место. Хорошее, удобное место: во все стороны просматривалось наше немалое село. Надо было войти в дом, взять схороненные у отца записи по сельчанам и сборам урожая. Да вставать не хотелось. На дереве, что раскинуло свои кручёные ветви рядом с домом, пели да чирикали песни птицы. Благодать! Я сидел на скамейке подле отца, слушал трели и наблюдал. С этого места прекрасно были видны удаляющиеся фигуры пекаря и его дочки. Они шли неспешно по светлой пыльной дороге, раскланиваясь и переговариваясь с соседями. Тут дверь дома с шумом отворилась и по ступеням крыльца скатился мой старший, вроде бы умный парень. Он махнул нам рукой и помчался вслед за уходящим пекарем.

– А ну, стой! – гаркнул я так, что птицы на дереве притихли. Сын остановился, подняв облако пыли, – Пастбище в другой стороне!