Когда поспела антоновка

Остановилась баба в дверях, оглядела меня странным взором, словно и она знала, что во всем моя вина, да махнула на меня рукой.

Я ходил по светлице, а солнце становилось все выше и выше. Пора было идти на лесорубку, да только как я вбежал в дом после пристального взора мальчишки, так и захотелось мне остаться тут навсегда, света белого не видеть! Словно охмелевший от самогонки, я слонялся из угла в угол, да обдумывал как мне дальше быть.

— Марья! — крикнул я.

— Чего? — в светлицу вновь вошла жена, — Как-то ты плохо выглядишь, Вася, чай приболел?

Она подошла ко мне и по-матерински приложила руку ко лбу, пригладила волосы и так мне тошно стало от самого себя.

— Это я во всем виноват, Марья! Я его убил! — уткнувшись ей в передник, закричал я и горячие слезы обожгли лицо.

— Ей Богу, Василий, ты что такое городишь? — она оттолкнула меня за плечи и взглянула в глаза. — Это его бандиты лесовские убили, измучили да забили мужика. Ты тут каким местом?

Я посмотрел на нее больными глазами, утер нос и призадумался: никто не знает о нашем разговоре с эсером, про антоновцев. Я просто себе все выдумал. Расшатался ум из-за плохого сна и переживаний за родное село. Поделом Прокофию! Будет знать, как родное село предавать!

На лесопилке мужики то и дело обсуждали события этой ночи, оно и понятно, третий раз за год бандиты наведывались в наше село.

Похороны совершились на третий день, прошли чинно, все село пришло на последний поклон. Приезжий священник сопровождал, воспевая погребальные молитвы. Хозяин дома, Прокофий, последний раз перешел порог своего дома. Гроб понесли к церкви. Весь день шел дождь, я все думал, как бы мне не простыть, столько работы еще предстоит! Бабы громко выли, мужики изредка утирали слезы кулаком, Пашка с Колей сами стояли ни живы, ни мертвы. После церемонии, пошли все на поминальный обед. Яблоки в саду Богоявленских налились, поспела антоновка и какой аромат стоял, душа радовалась.

На следующий день я подумал, что надо бы с Петром поговорить насчет дома, раз Прокофия-то теперь нет, он по праву должен перейти мне. С такими думами, воодушевленный, я и направился к дьякону.

— Добречка! Есть кто? — я постучал по косяку входной двери.

Никто не ответил. Тогда я вошел в открытую дверь и застал Петра за столом, он смотрел в тарелку супа и не двигался.

— Пётр, я это…тут открыто было — начал я, но дьяк поднял на меня пустой взгляд, долго смотрел, молча, а потом вдруг рассердился.

— Чего тебе, Василий? Чего шастаешь?

— Да я…хотел по поводу дома переговорить.

— Какого дома? — старик еще сильнее нахмурил брови и с тяжелым скрипом отодвинул стул.

— Да как же какого, сына вашего. С садом.

— И? — выкрикнул Пётр.

— Так это же мой дом по праву, теперь когда Прокофия-то убили, он должен мне достаться.

— Ах ты, остолоп! Негодяй! Убирайся отсюда! — замахнулся старик кулаком и аж подпрыгнул на стуле, — Я тебе сейчас! Дом он захотел!

Я попятился, споткнулся о корзину, ну хоть не упал, да так и вышел из дому, согнувшись пополам.

— Ополоумевший старик! — крикнул я да прибавил шагу.

Вслед лились проклятия, но меня они не трогали. Ничего-ничего, это еще что. Всё равно дом будет моим. Остолоп, говорит. Я ему еще покажу, всем им покажу!

Вечером стал обдумывать, как все лучше провернуть, чтобы земля по праву стала моей. Грамотой я не владел, поэтому Богоявленские легко смогли меня обмануть, но теперь, когда правда, наконец, вышла наружу и все получили по заслугам, победа будет на моей стороне. Долго я ходил из угла в угол, поужинал скудно, от волнения харчи не лезли. А с первыми звездами сидел на завалинке, глядел на темнеющий сад и курил папиросу за папиросой, чтобы только перебить яблочный запах, что так бередил и без того больную душу. И, затягиваясь в очередной раз, посмотрел на тлеющий уголек в руке и меня будто осенило. Будто сам ангел спустился с небес и шепнул мне здравую мысль: если дом не достанется тебе, то пусть не достанется никому. Тогда-то я впервые задумался о поджоге. Вначале отмел эту мысль: как же это я, ведь увидит кто, да к тому же, там робятишки Прокофия живут, не стану же я юные души травить, вот если бы они к деду пошли, тогда бы уж я…Ох и тяжело нонче быть честным человеком!

Больше сорока дней отходил сам не свой. Марьюшка с детьми все понять не могли, что происходит. Делал все спустя рукава, ни с кем не говаривал. Но я-то их втягивать в свои дела не хотел, надобно мне самому со всем управиться. С Прокофием же решил, значит и с домом все получится. Ночью, когда все легли, я засветил фонарь, натаскал охапками сена из сарая. Делал все медленно, подолгу стоял и прислушивался, не идет ли кто. Когда принес достаточно, подложил тюки под крыльцо. Постоял еще немного. Взошел на крыльцо, но все же спустился. «Не видать дом никому» крутилось в голове. Значит, так тому и быть. С этими мыслями достал лучину из фонаря и бросил под крыльцо. Сено вспыхнуло, пламя взвилось и осветило весь двор. Я постоял еще какое-то время, сорвал с дерева антоновку, откусил и закинул яблоко в разгорающийся пожар. Уходя, чувствовал спиной тепло.