Когда приближается гроза

Как и предсказывал наш префект, едва приехав, Флора устроила пышный прием в Маржеласе с грандиозным балом, на который был приглашен весь Ангулем и окрестности. Ясное дело, на приеме должен был присутствовать возлюбленный хозяйки дома. И ясное дело, нечего было и думать отказать Жильдасу де Коссинаду в признании: это означало бы пойти против воли короля. Наш префект революционером не являлся и к старой аристократии не принадлежал, а потому не стал рисковать сам и не собирался покрывать тех, кто рискнет противиться. Ведь новоиспеченный шевалье Жильдас еще и представлял собой мишень для провокаций местных бретеров. Это уже не был тот мужественный, но утонченный юноша, которого мы знали, гордый и чуть-чуть нелюдимый, очаровательный, юный, привлекающий к себе все сердца, чьи описания в стиле Расина нас когда-то подавляли. Теперь ему сравнялось двадцать пять, и его лицо наконец-то догнало по-прежнему тонкое в талии и широкое в плечах тело: оно стало не то чтобы грубее, но тверже. Взгляд сохранил доверчивую наивность, пыл остался прежним, а в манере держаться проявлялась смесь естественной учтивости и приобретенного лоска. Словом, он превратился в красавца, вполне достойного особого отличия, и Флора в тот вечер вела себя с ним как с хозяином дома. Было видно, что именно ему она обязана своей новой, трогательной, почти болезненной красотой: в противоположность ему все в ней приобрело оттенок утонченности и хрупкости, она вся была нацелена только на свою любовь. А предмет этой любви – полный жизни смуглый красавец – весело хохотал над шутками кокетливой Артемизы. Я тут же обратил внимание Флоры на этот смех, и мне показалось, что под ее кожей, которая стала почти прозрачной, пробежала волна крови. Это страсть к Жильдасу прилила к нижней губе, заставив ее припухнуть и заставив забиться жилку на виске и на горле, а от глаз она отлила, и белки засветились голубизной. Флора смотрела на всех и, увы, на меня тоже с той чистотой во взгляде, какая бывает только у женщин, целиком поглощенных страстью. Она была так прекрасна, что перед ней хотелось опуститься на колени, равно как и броситься на нее. На всем ее облике лежала печать торжествующей плоти, и мужчины на балу то шарахались от нее, то, наоборот, против воли тянулись к ней.

– У них счастливый вид, и вас это огорчает, – мрачно подытожил префект, когда мы на рассвете возвращались в моем экипаже, так как одна из его лошадей захромала.

– Счастливый? Вы шутите… – начала Артемиза, но Оноре д’Обек на этот раз не уступил ей слова.

– Они слишком хорошо смотрятся, – жестко сказал он, словно закрывая на этом дискуссию, и, помолчав, спросил: – А скажите-ка, Ломон, вы знакомы с девушкой, которая разливала в буфете лимонную водку?

– Да, она мне как-то открывала дверь. Ее зовут Марта. Кажется, она из Парижа.

– Вы так думаете? – озабоченно переспросил он. – Вы полагаете? А мне показалось, что я ее знаю.

Его вопрос меня смутил. Конечно, между собой мы, провинциалы, обсуждали достоинства окрестных девиц, не без этого. Но пускаться в такие рассуждения в присутствии собственной жены мне показалось дурным тоном.

– Какой увлекательный разговор, мой дорогой… – снова вступила Артемиза, на этот раз с полным основанием, но опять безуспешно, ибо он, не слушая, принялся за свое.

– И как вы ее находите, Ломон?

Я снова растерялся, а потом вспомнил, что многие из кавалеров исполняли весь вечер что-то вроде контрданса вокруг буфета, в то время как другие приглашенные, и я в их числе, сосредоточились на Флоре и ее очаровании. Я вспомнил тонкую, но живую и крепкую фигурку горничной, густые, черные как смоль волосы, стянутые на затылке, серые кошачьи глаза и горькую, вызывающую усмешку на губах. Девчонка была хороша, и я подтвердил это Оноре, быстро подмигнув ему в полумраке экипажа, но он не отреагировал, внезапно отвлекшись на виноградники и принявшись на них жаловаться, к вящему неудовольствию Артемизы.

Я бы сразу же забыл об этом инциденте, если бы на другой день приглашенные мужского пола наряду с похвалами красоте и изяществу Флоры не начали один за другим возвращаться к обсуждению этой особы. И я с удивлением заметил, что в своем ареале она пользуется не меньшим успехом, чем ее хозяйка. Это говорит о том, что нормальные, здоровые мужчины легче воспламеняются от того, что лежит в пределах досягаемости, чем от недостижимых красот. Марта была свободна, а Флора принадлежала только Жильдасу. Ни они, ни я не могли знать, что горничная была еще более недоступна, чем Флора де Маржелас, даже если бы они ею и овладели.

* * *