Когда приближается гроза

И все-таки Старуха не смогла заглушить во мне крика дивной птицы Надежды. Надежда блеснула, когда я представил себе, как Жильдас умирает на дуэли от моей руки. И вот он лежит мертвый у моих ног, а Флора, отвернувшись, чтобы не видеть этого, опирается рукой о мое плечо. Она опьянена моей храбростью, все еще дрожит от пережитой опасности и шепчет: «Если бы не ты, я бы пропала…» Эта фраза, пробиваясь сквозь жужжание и шум, порой звучит у меня в ушах, таких же бескровных, каким, наверное, было тогда мое лицо. Что же я завтра скажу Жильдасу? Что я завтра с ним сделаю? Смогу ли я устроить ему допрос, обвинить его и заставить прекратить амуры со служанкой? Ну как, как мог этот человек, в котором не наблюдалось ничего низменного, броситься на колени перед прислугой под одной крышей с хозяйкой? И как посмел он шептать ей слова любви, которые должны были предназначаться другим женщинам, порядочным женщинам его круга? Если бы Жильдаса застал кто-нибудь другой, а не я, его вышвырнули бы из общества. Даже если он и испытывал физическое влечение к этой потаскушке, что за безумие говорить ей такие слова! Зачем они служанке, которая уже побывала в руках кучера и доезжачего? Есть же женщины, которых берут на один раз за деньги, а при желании можно их арендовать еще раз за ту же цену, а потом забыть навсегда. К чему слова любви? Ее они только смешили, это ясно. Конечно, я не ошибся в значении ее улыбки. Артемиза была права: у этих людей нет ни нравственности, ни морали, и я уверялся в этом все больше и больше. Я заснул сразу же, как только улегся. Для моего рассудка это был единственный шанс и единственная возможность. Мучительные вопросы, на которые не находишь ответа, надо заспать.

Всю ночь шел дождь, и рассвет слабо угадывался в густом тумане, стелившемся метрах в трех от земли. Туман цеплялся за ограды пастбищ и ветви деревьев, постепенно рассеиваясь, и вскоре нашим взорам открылась сонная земля, которой еще не коснулись первые лучи зари. Всем мужчинам, какого бы ранга, возраста и происхождения они ни были, однажды приходится праздновать тайное единение с землей, единение чувственное и первобытное, и круглая земля становится для них супругой, любовницей или могилой. Каждый из нас благодарит однажды грязь и дождь за то, что родился на свет и ему выпало пусть ненадолго, но увидеть дымы и костры, шелковые покровы полей и острые шпили городов, омытые дождем и высыхающие на солнце. В то утро земля дымилась в первых солнечных лучах, и внизу беспечно топорщились заросли кустарника. Я невольно придержал коня и огляделся вокруг. Долина, сияющая голубым, желтым и белым, вся сверкающая росой, вдруг показалась мне огромным несъедобным пирогом. На охоту я опоздал. Меня проводил доезжачий, и я оказался в голове гончей своры, которая лаяла, визжала и рычала. На этот раз лай собак меня опьянил, и я первым оказался возле загнанного кабана и перерезал ему горло. Многие сожалели, что я покончил с ним так быстро и жестоко или так грязно и печально, это уж как кому показалось. Сказать по правде, я долго думал, что, сильно рискуя, преследую собственную смерть, а на самом деле гнался всего лишь за кабаном, таким же измученным, неуклюжим и нелюдимым и таким же невезучим, как я сам. Надо сознаться, что в эти четверть часа я думал только о нем и о том, как бы его убить, как если бы его звали Жильдас.

* * *