Когда приходит Андж

В этом внезапном свете собственные рукописи показались Стаканскому маленькими. Он окинул взглядом полку над столом. Пять симфоний, выстроенных по длине жизни от классики до полной додекафонии, по мере разрушения души. Опера по мотивам стихов Солженицына, написанная в соавторстве и незаконченная по причине смерти соавтора. Несколько десятков пьес, этюдов, зарисовок, даже элементарных песен. Ни одна его вещь не была опубликована, ни разу не была исполнена, иногда он играл отрывки друзьям, выдавая за малоизвестные сочинения западных лабухов, как-то раз послал анонимно симфонию ре-минор «Мраморный конь» Джигге Шостаковичу и не получил ответа… Для всех он был скромным, стареющим, исполнительным контрабасистом, и никто не знал, что эти папки ждут своего часа, что однажды звуки, рожденные в его сердце, загремят по всему миру. Все это было слишком ново, слишком хорошо, чтобы жить при жизни автора. Ах, чтоб вы сгорели! — сказал Стаканский своим рукописям и представил, как скручиваются в огне нотные листы, как ползут, извиваясь, некогда прямые линейки, и от этого неожиданного искривления, смещения зрачков, вдруг знакомо застучала кровь в лобных долях, замерло сердце, Стаканский подбежал к «Шредеру», дрожа, откинул крышку, припал, как пьяница, к клавишам и, запрокинув голову, проиграл несколько тут же пришедших в голову пассажей. Это надо записать, — он нервно затряс в воздухе пальцами, ища бумагу и ручку, но тут в дверь позвонили, и великая музыка мгновенно умерла, не родившись…

На пороге — в яркорозовом свитере, в золотистозеленой свободной юбке — стояла Анжела. Из-за ее спины выглядывал худенький очкастый мальчик, точная копия Стаканского в отрочестве. Он бережно держал в руках какой-то шарообразный, завернутый в махровое полотенце предмет.

— Мой младший брат Андж! — отрекомендовала Анжела, и мальчик с достоинством щелкнул каблуками.

Девушка выбежала на середину комнаты, огляделась и, указав на свободное место на столе, хлопнула в ладоши. Андж проворно подошел, разыгрывая заранее отрепетированную сцену, поставил свою ношу на стол и артистическим жестом сорвал полотенце. Анжела выключила в комнате свет.

— Ап!

Стаканский закричал. Обняв дверной косяк, он стал медленно сползать на пол, изо рта повалила белая пережеванная кашица.

— Господи, господи! — запричитала Анжела, наклоняясь к нему. — Скорее свет! Воды! Батюшки! — всплеснула она руками. — Мы же пошутили, Борис Николаевич, мы всегда так шутим, в Ялте, зимой, выскакивая из кустов тамариска… Андж! Погаси свечу. Вот так. Полотенце, валидол… С вами все в порядке?

— Да, — сказал Стаканский, садясь на полу. — Все хорошо. Нервы, знаете ли, старость… Ну и весело же вы меня! Ух! Люблю веселых, бойких ребят, не обделенных чувством юмора. М-да.

— Ну-с, дорогие мои! — говорил он спустя несколько минут, расхаживая по комнате и потирая руки, которые, впрочем, все еще дрожали. — Что мы будем есть, пить?

— Мы не голодны, — холодно ответила Анжела, одергивая брата, уже было раскрывшего рот, дабы произвести заказ.

Стаканскому стало жаль сына, который, в отличие от своей единоутробной сестры, производил впечатление тупого, неразвитого мальчика.

— Мы ненадолго, ваще… — продолжала Анжела. — Сегодня у нас еще несколько визитов в Москве… Вы прочли? Вы можете что-нибудь сказать?

Его психическое напряжение достигло предела и в этот момент мохноногий выкатился из-под шкафа, Анжела, будто тоже услышав шорох, метнула взгляд и глаза ее расширились.

— Что? — пролепетала она, облизывая пересохшие губы.

— Это пустяк, — залепетал Стаканский, — это паук… Такая механическая игрушка, монстрик, подарок из Африки… — пяткой запихивая мерзкое тело на место.

— Однако! — подумал он.

Внезапная догадка придала ему силы и уверенности в себе. Он обнял девушку за бедра, опустился перед ней на колени, страстно лепеча:

— Люблю, люблю тебя! Невообразимо и страшно… Как в старину. В серебряный век…

Анжела с силой оттолкнула его голову.

— Старый енот! Нытье… Ты ради бляди… Выслюнишь, вылижешь! — девушка задыхалась от злости, Стаканский запрокинул голову и зарыдал в голос, глядя, как рушится стеклянное здание последней надежды его жизни.

Но что это? Он чувствует: ее руки гладят его волосы, ее влажные глаза прижимаются к его щеке, и та же сбивчивая фраза, преобразившись, вновь звучит в ушах:

— Старые нотные тетради… Глядя мысленно издалека, глазами юга, я столько раз тайно обращалась к вам, мой добрый гений! Вы же лишь… Вы же… Лишь вы…

Девушка задыхалась от страсти, ей просто не хватало слов: