Когда приходит Андж

Он прошел по комнате, решительно снял с настольной лампы тыкву и погладил влажную мылкую кожу.

– Забирай и уматывай.

На секунду Лешка представил, что он сидит у себя дома на веранде и курит, листва шелестит в саду, за ней виден голубой треугольник моря, выпуклый, как чей-то гладкий живот… Представление было настолько ясным, что окружающая действительность показалась галлюцинацией. Впрочем, возможно, так оно и было…

– Вот мой массандровский сувенир, – сказал Лешка и, булькнув, поставил бутылку на край стола.

– Ладно, – Анжела мельком глянула на этикетку.

– Прощай, – сказал Лешка, стремясь ввести в одно слово всю свою боль, но вышло жалко и смешно.

Через несколько минут он стоял перед другой дверью, нерешительно переминаясь с ноги на ногу. Он увидел бестолково порхающую розовую моль, улыбнулся ей, приоткрыл дверь и впустил насекомое в комнату. С опаской, будто ныряет в холодную воду, он надел на голову тыкву. В тыкве было темно и крепко пахло сушеной тыквой. Он увидел Мэла стоящим посередине комнаты, на зеленоватой лужайке, казалось, он специально ждал, глядя в потолок и поглаживая пальцами подбородок. Пусть именно таким навсегда и запомнится нам этот несчастный человек…

Лешка достал револьвер и шесть раз выстрелил ему в пах. Он видел, как блеснули пули – так вспыхивает на солнце пойманная рыбка-бычок.

Он подождал, пока жертва перестанет дрожать, наклонился и освидетельствовал смерть, убедившись, что живой, сейчас только думавший и даже бредивший под марихуаной человек, превратился в тяжелый кусок остывающего мяса, и все его монументальные галлюцинации, или приходы , как именуют их в Ялте, в Москве, да и вообще на планете, неустанно пьющей, курящей и колющейся, – все эти двусторонние фотографии, сумасшедшие в кальсонах, мальчики-убийцы и мальчики-писатели, кругообращение ненаписанных романов, онны да онки, и вот это, особенное, истинно Мэловское – Инструмент, дека которого разрослась до масштабов целого города, – все это разом лопнуло, как розовый шар, или, может быть, не розовый – это я так, для красного словца… Все это лопнуло, продырявленное кусочками свинца, опало на пол в виде сдувшейся оболочки, из которой, как некий газ, высвободились лишь слова, слова…

Андж снял тыкву, засунул под мышку и вышел.

23

Больше в Москве делать было нечего, и он уезжал, послав этот город ко всем чертям, воображая, как плюнет из самолета на взлете – вниз – на все его уродливые здания и мрачные головастые памятники. Это и будет точкой, смачной и весомой, поставленной неимоверно длинным стилом – с белоголубой высоты птичьего полета.

Ибо ты все-таки ужасающе быстро, революционно и звонко преобразовал реальность, пусть даже не столько усилием мысли, сколько с помощью пламени и свинца… И химическая жуть, притаившаяся на дне бутылки с вином, также ждет часа своего освобождения… Вот так просто, быстро, на самой его середине, можно закончить роман, оставив автора без хлеба, публику без зрелищ, открыть скрипучую дверь невидимки и выйти, выйти отсюда навсегда…

Легко и быстро летела машина по дымным желтым туннелям, ни один перекресток не задержал ее, шофер что-то мирно наговаривал, дружески глядя на дорогу, улицы становились все шире, пространство между зданиями свободнее, будто бы город равномерно разрушался за спиной: переломилась посередине и медленно поехала Останкинская башня, оплыло, колеблясь, здание Университета, треснул Кремль, как порванная в сердцах трехрублевая купюра, с гулким стуком покатились, подпрыгивая, луковки церквей, полезла из канализационных люков мутная жижа, вечерело, все ярче горели тормозные огни автомобилей, машина влетела в полосу дождя, и влажная улица выгнулась китовой спиной, вдруг снова стало сухо, тепло, пошли плоские поля и перелески, в аэропорту Лешка свободно взял билет, бодро прошел по огромным светлым залам, и лишь на поверке, под магнитной подковой, когда оглушительно зазвенело, сообщая внимательным онцам, что у пассажира есть металл, он беспомощно оглянулся, ощутил тяжесть в груди и понял, что забыл выбросить свое оружие, и чьи-то хлесткие ладони уже обыскивали его, и лица онцов возбужденно улыбались – не Лешке, но извлеченному на свет металлическому существу.

Часть вторая Соловьи

1