Когда растает снег

Мальчик не отвечал. Он оставил свою спутницу и решительно шагнул навстречу незнакомцам. Хана беспомощным жестом слепого протянула вперёд руки и, нащупав край рубахи цыгана, прижалась к Жуку всем своим худеньким телом. Тот почувствовал её тепло, её взволнованное дыхание у своей груди, совсем близко к сердцу, и это придало ему силы. Неизвестно было, кто победит в этой схватке, но настал решающий миг и он не должен, не имеет права отступать. Теперь, стоя рядом с Ханой и обняв её за плечи, цыган терпеливо выжидал, когда ему нужно будет вмешаться.

– Ничего вы не получите! – выкрикнул Стёпа. – Это наши деньги!

– Были ваши, а станут наши! – загоготал парень. – А ну, Тристан! Проучи-ка этих бродяг, – обратился он к своему дружку, немного пониже его.

Тристан сделал шаг вперёд.

– Чё ты сказал, пацан? – глаза Тристана сощурились в щёлки, тонкие губы скривились в презрительной ухмылке. – Ишь ты, смелый какой! – иронично протянул он и достал из-за пазухи нож. – Сейчас посмотрим, кто кого!

Что тут стало с Микки! Опять перед ним сверкнула сталь. Но на этот раз он не трусил. У одного из этих людей страшное смертоносное оружие и этим оружием угрожают его хозяину. Этого пёс стерпеть не мог. Он напрягся каждой клеточкой своего тела, зарычал и, готовый сражаться до последней капли крови, с прижатыми к голове ушами и оскаленной пастью подбежал к Тристану. Тот зверем кинулся на него. Пёс вовремя отскочил, но сейчас же снова бросился на врага. Парень замахнулся на Микки ножом, а пёс подпрыгнул и вцепился ему в руку. Однако тот, высокий, оказался хитрее Микки: он подошёл сзади и ударил пса по голове чем-то тяжёлым так, что бедняга, жалобно взвизгнув, кубарем полетел в снег. Оглушённый, он остался неподвижно лежать на земле.

И тогда Жук решил, что настало время действовать. Тристан кинулся на Стёпу, но цыган преградил ему путь и заслонил собой приятеля. Мгновение он смотрели друг на друга – двое бродяг, отверженных обществом, но плоть от плоти этого самого общества, их породившего, двое родственных по крови людей, – и в глазах обоих стояла непримиримая вражда, какая обычно бывает между соперниками, у которых шансы на успех равны. Быть может при другой обстановке и в других условиях они не стали бы затевать драки, но здесь действовал неумолимый закон, жестокий закон джунглей, общий для всех беспризорников: ешь другого, пока тебя самого не съели, и эти двое не могли его нарушить.

– Не бойтесь! – закричал цыган. – Малой, бери Хану и скорее уходите! Я их задержу!

Вот ведь как получается. Жук злился, ревновал Хану, а что из того, если теперь он сам отдаёт её приятелю? Где здесь справедливость? За всю свою недолгую жизнь этот отверженный человек, каких миллионы на нашей планете, так и не узнал, что такое эта справедливость и есть ли она вообще на земле. Не обман ли это, не мираж? Ведь должны же бедные страдающие люди на что-то надеяться, вот и выдумали справедливость. Как награду, в утешение себе. А Высшая Справедливость, иными словами Бог? Этот всесильный Судия? Цыган не знал, существует Он или нет, но в эту трудную для него минуту ему непременно хотелось верить, что существует.

Жук полез в карман за перочинным ножиком, но обнаружил, что отцовского подарка на месте не оказалось: он обронил его в подвале у Стёпы. Опять не повезло! Везде и всюду ему не везло! И в свои последние мгновения жизни цыган с тоской и горечью подумал, что даже в смерти ему не везёт. При живых родителях лишённый крова, Жук с детства знал одну только боль. Он прожил как собака и умирал как собака, под чьим-то забором, в глухом дворе. Цыган скрыл ото всех своё имя, и никто кроме Аннушки не знает, что зовут его Володей, Владимиром. А её он попросил никому об этом не говорить. Но смерть снимает все запреты и если она догадается открыть его имя, то, может, и его добрые люди помянут, всё-таки крещёный он, не басурманин какой-нибудь.

То, что происходило дальше, напоминало страшный сон. Тристан набросился на Жука и повалил его в снег. Услышав крик Ханы, Стёпа подбежал к ней, мертвенно-бледной, дрожащей от страха, чтобы подхватить слабеющую девочку, не дать ей упасть, а когда обернулся, всё уже было кончено. Цыган, скорчившись, лежал на снегу. Шатаясь, на ватных ногах Стёпа подошёл к приятелю и едва сдержался, чтобы не закричать. Жук был мёртв. На левой стороне его груди под рваной грязной рубахой медленно расцветало алое пятно. Как цветок, подумал мальчик. Ранняя роза на снегу. Знак искупления этой заблудшей одинокой души. И прощения. Там, на небе. Стёпа в это верил. Своей смертью, смертью за друзей, цыган искупил свои грехи, и теперь Бог не оставит его.

Стёпа осмотрелся – поблизости никого не было видно. Конечно, те в чёрном сделали своё дело и скрылись. От людей, но не от Бога. И их ждёт расплата. В каком-нибудь глухом переулке кто-то зарежет и его, убийцу этого черноволосого мальчугана. А пока тот парень не думает о возмездии, что ему до того, что прервалась ещё чья-то жизнь, быть может, ещё не успевши начаться?…