Когда развеются миражи

— Что? Ты думала, я ни о чем не узнаю? Ты думала, я не понял, что происходит, когда ты в красном платье увивалась вокруг него, как последняя п…? И потом так рвалась на праздник к храму… Мы с Аделиной мешали вам, не так ли? Тебе не терпелось запрыгнуть к нему в постель. Я ведь знал, что явились вы утром. Вы были счастливы и плевать хотели, что пережили мы с Аделиной. Но уже тогда я знал: мой друг никогда не бросит жену, которая ждет ребенка. Да, собственно, и зачем? Ради чего? Он уже получил все, что хотел. Но ты! Почему ты это сделала? Почему предала меня? Чего тебе не хватало? — говорил Гончаров, и его хриплый низкий голос звенел в тишине квартиры. Желваки ходили на щеках. Кадык нервно дергался. Глаза, налитые кровью и зло прищуренные, казалось, впивались в нее, причиняя почти физическую боль.

— Потому что любила Ариана. Я всегда любила только его! — медленно и негромко произнесла девушка.

Слова давались ей с трудом. Рыдания сдавили горло. Глаза щипало от слез. Она кусала нижнюю губу, едва сдерживаясь и боясь расплакаться перед ним. Только не сейчас, не здесь. Потом у нее еще будет время, целая жизнь, чтобы осознать, принять и смириться с неизбежностью. А сейчас ей бы только выбраться отсюда, сбежать, чтобы не видеть этой мерзкой усмешки мужа и его глаз, презирающих ее. Чтобы не слышать его низкого хрипловатого голоса, царапающего натянутые нервы, и слов, причиняющих боль. Только бы не позволить себе унизиться перед ним.

— Раз уж Александрова была так откровенна той ночью, почему не рассказала тебе главного? Того, что знала с самого начала. Он тоже любит меня. И если уж я кого-то и предала в этой жизни, то отнюдь не тебя, а себя, свое сердце, свою любовь, когда решила выйти за тебя замуж и уехать из Сиренево! Я жалела об этом много раз, потому что мне претит и эта жизнь в Москве, и люди, с которыми я вынуждена общаться. Потому что ни минуты за все эти два с половиной года я не была собой. Из-за тебя мне пришлось оставить усадьбу. А ты… К чему сейчас все эти разговоры и пространные речи о верности и предательстве? Или все те модельки, с которыми ты проводил время, это так, не считается? Матвей Юрьевич, в Вас всего-навсего говорит уязвленное самолюбие, которое быстро сумеете восстановить с очередной девицей где-нибудь в отеле! Я ведь никогда не любила тебя, и ты прекрасно это знал, когда предложил выйти за тебя замуж! А я знала, что нужна тебе лишь как дополнение к твоему статусу, гостиной, твоей постели и то ненадолго! К тому же ты щедро платил мне за это, даря обеспеченную жизнь в столице! Я все это понимала и принимала. Знала с самого начала, что будет именно так! Ничего другого ты не мог мне предложить! Потому что в твоем мире было все, кроме любви. А мне нужна любовь. И все эти годы я жила воспоминаниями о тех прекрасных мгновениях, которые мы провели с Арианом в Сиренево однажды весной! И что бы ты сейчас ни говорил, как бы ни поступил Ариан, я до конца дней своих буду жить воспоминаниями о тех мгновениях, которые нам удалось украсть у жизни в Кашмире, и о той ночи…

Юля все говорила и говорила, а слезы катились по щекам. Из-за них все расплывалось перед глазами. И она, конечно, не видела, как побелело от ярости лицо Матвея. Девушка, наверное, даже по-настоящему испугаться не успела, когда он, сорвавшись с места, оказался рядом и, вряд ли сам понимая, что делает, вскинул руку и схватил Юлю за горло, прерывая тем самым поток слов и воздуха.

— Заткнись, заткнись или прикончу тебя, с…! — прорычал мужчина. Его лицо, перекошенное от бешенства, было страшным. Вены вздулись на шее, на лбу выступила испарина. Его пальцы больно впились в ее шею, а в глазах полыхнуло смертельной ненавистью, парализовавшей ее. Все произошло так стремительно, и в первые секунды она даже не поняла, что случилось. Попыталась вздохнуть и не смогла. Глаза ее сделались огромными. Интуитивно потянулась к его руке, удерживающей ее, пытаясь вырваться, освободиться, и в то же мгновение Гончаров разжал пальцы и, размахнувшись, ударил ее по лицу. От сильного удара головой о косяк у Юли на мгновение потемнело в глазах. Не в состоянии устоять на ногах, она стала оседать на пол, чувствуя, как ее трясет и бьет нервная дрожь. Слезы непрерывно катились из глаз, зубы клацали, а из горла вырывались судорожные всхлипы. Поджав коленки к груди, она уткнулась в них лбом и обхватила голову руками. Плечи ее вздрагивали. Панический, нечеловеческий страх перед этим человеком затмевал собой все другое, скручивая в тугой узел внутренности, лишал рассудка. Шараповой казалось, она знает Матвея, но оказалось, это не так. Этого страшного, чужого, невменяемого человека, во власти которого она была и который сейчас расхаживал по комнате, нетерпеливо срывая пробку с бутылки виски, и глотал спиртное прямо из горлышка, она видела впервые. А ведь он мог убить ее, задушить!