Когда шагалось нам легко

Ему принадлежал ряд хижин за прочным частоколом. Среди хижин выделялся один круглый тукал, служивший деджазмачу спальней; когда мы пришли, он завершал там свой утренний туалет; для приема пищи и ведения дел предназначалась квадратная постройка размером побольше, рядом стояла походная кухня, дальше – женские и солдатские помещения, а в центре оставалось открытое пространство: отчасти скотный двор, отчасти плац. Толпившиеся здесь солдаты, рабы и священники отвоевывали это место у скота и домашней птицы.

Деджазмач приветствовал нас очень вежливо и с достоинством, натянул пару ботинок с боковыми резинками и провел нас через плац в столовую. Приготовления были незамысловатыми. С постели деджазмача сдернули простыню и натянули поперек хижины, чтобы скрыть нас от посторонних взглядов; за этой занавеской почти в полной темноте на плетеном столе лежали груды местных лепешек. Мы с Радикалом, деджазмач и двое священников опустились на маленькие табуретки. Джеймс стоял рядом с нами. Две женщины-рабыни держали метелочки из конского волоса, чтобы отгонять мух. Абиссинские лепешки выпекаются в виде тонких пористых дисков. Их очень удобно использовать в качестве тарелок и в качестве ложек. Карри, жгуче-острое, но довольно вкусное блюдо, которое является основным продуктом питания для тех, кто может его себе позволить, накладывается в центр лепешки; затем кусочки мяса заворачивают в отрываемые от лепешки края и кладут в рот. Деджазмач учтиво предлагал нам лакомства из своей собственной кучки. Другие рабы принесли нам сделанные из рога кружки с теджем, хотя в восемь утра пьется он тяжело. Разговор, прерывистый и довольно утомительный, в основном сводился к вопросам, которые задавали нам хозяин и священнослужители. Они спрашивали, сколько нам лет, женаты ли мы, сколько у нас детей. Один из священников тут же заносил эти сведения в маленькую тетрадочку. Деджазмач сказал, что любит англичан, потому как они тоже ненавидят итальянцев. Итальянцы – нехорошие люди, заметил он; один из его приближенных зарубил их своим мечом сорок человек, одного за другим. Потом деджазмач поинтересовался, знаем ли мы генерала Харингтона[169]; хороший ли он человек; жив ли еще? Затем он вернулся к вопросу об итальянцах. Им не нравится запах крови, сказал он; они его боятся; не то что абиссинцы – тех запах крови делает вдвое храбрее, а стало быть, меч лучше ружья.

Кроме того, продолжил он, итальянцы настолько не любят воевать, что приходится их бесплатно кормить, чтобы только шли в бой; ему это известно доподлинно – сорок лет тому назад видел своими глазами; для того чтобы заставить своих солдат воевать, итальянцы пригоняют огромные телеги, груженные снедью и вином; абиссинцы такое презирают; каждый приносит свой паек и приводит мула, если таковой имеется.

Нам подали воду для омовения рук, а потом и маленькие чашечки горького кофе. Напоследок мы распрощались. Деджазмач попросил нас взять с собой в Десси двух солдат. Слегка захмелевшие, мы вышли на яркий утренний свет. Один из солдат, которому предстояло ехать с нами, должен был перед отправлением продать своего мула. Сделка наконец-то совершилась. Бывший владелец мула устроился сзади вместе с нашими бóями; от присутствия второго солдата нас избавил оказавшийся как нельзя кстати французский журналист. Ему было сказано, что деджазмач прислал для него солдата, и француз с благодарностью принял сопровождающего.

Потом мы продолжили путь.

Все это было не просто любопытной интерлюдией; это было мимолетным взглядом на вековой традиционный уклад, который пока еще сохранялся, милосердный и твердый, скрытый за духовыми оркестрами и полотнищами флагов, тропическими шлемами и мишурным человеколюбием режима Тафари; уклад, ныне обреченный. Каким бы ни был итог войны: мандатное управление, или завоевание, или продвигаемые международной общественностью местные реформы; к каким бы выводам ни пришли в Женеве, Риме или Аддис-Абебе – деджазмач Матафара и все, что он отстаивал, неизбежно должны были исчезнуть. Но мы были рады, что его увидели и, протянув руку через века, притронулись к двору пресвитера Иоанна[170].

В тот же день мы проехали мимо армии деджазмача Байаны, которая покинула Аддис две недели назад; солдаты нашли сахарную плантацию, и теперь каждый, шагая вразвалку, сосал стебель тростника; сам Байана сохранял ту же помпу, что и во время парада перед императором; он ехал верхом под черным зонтиком в окружении домашних рабов и погонщиков мулов, украшенных предусмотренной протоколом сбруей; вслед за мулами шли женщины, неся сосуды с теджем, накрытые алыми хлопковыми покрывалами. Мы проехали через леса, полные птиц, дичи, обезьян и ярких цветов. И вот на четвертый день – лежащий высоко в горной чаше, со всех сторон окруженный холмами Десси.