Когда шагалось нам легко

Видя, что вооруженный человек принял нашу сторону, мы слегка обнаглели. Чем, собственно, какой-то гражданский субъект может доказать, что получил телефонограмму? Как он узнал, кто с ним говорит? С какой стати решил, что распоряжение, если таковое было, относится к нам? И теперь мы при исполнении своих законных обязанностей задержаны на основании некоего приказа, якобы полученного по телефону от неизвестного источника. Командир – это было очевидно – телефонам не доверял. Заполненная от руки типографская карточка имела для него больший вес, чем какой-то шум, идущий из дырки в стене. На этом этапе обсуждения Джеймс покинул нас и исчез в фургоне. Через минуту он вернулся с бутылкой виски и кружкой. Мы поднесли командиру добрых полпинты чистого алкоголя. Тот осушил кружку залпом и, немного поморгав, извинился за этот инцидент, а потом в сопровождении своих солдат довел нас до фургона; телефонист, хотя и остался при своем мнении, сердечно помахал нам на прощанье.

Из-за той задержки мы потеряли полчаса. Темнело сразу после шести; у нас еще не было сноровки разбивать лагерь, поэтому через полтора часа мы свернули с дороги и остановились на ночлег под прикрытием небольшого пригорка.

Стоял смертельный холод. В ту ночь никто из нас толком не спал. Просыпаясь, я каждый раз слышал голоса дрожащих и болтающих у костра боев. За час до рассвета мы объявили подъем, при свете звезд позавтракали и снялись с места. С первыми лучами солнца мы уже вырулили на дорогу. Расчет был на то, чтобы проскочить через Дебре-Берхан, пока в Аддисе не проснулись чиновники из Гебби и не предупредили местных о нашем приближении. Дебре-Берхан находился на расстоянии примерно трех часов езды. По дороге это была последняя телефонная станция. Если удастся ее миновать, путь на Десси будет свободен.

Мы уже пересекли территорию племени галла и находились среди коренных абиссинцев, но эта часть страны была малонаселенной, и многие фермы остались бесхозными – владельцы ушли на фронт. Местами по обе стороны дороги тянулись поля с высокими кукурузными стеблями, вытоптанными там, где прошли солдаты; по такой дороге, более или менее ровной, расстояния преодолевались быстро. В паре миль от Дебре-Берхана Джеймс предупредил, что пора прятаться. Мы опустили занавески и, прикрывшись мешками и багажом, залегли, как раньше.

Создавалось впечатление, что эти две мили растянулись до бесконечности; мы уже стали думать, что благополучно миновали станцию, когда фургон внезапно остановился и вокруг нас раздались шумные препирательства. Мы затаили дыхание, надеясь, что Джеймс хитростью проложит нам дорогу, но через каких-то пять минут из-под занавески выглянула его голова. Наша задумка не удалась; мы сконфуженно выползли из своего укрытия. Оказалось, что вокруг нас зеленеет деревенский луг. По одну сторону высилась изрядных размеров церковь, которая дала название этой большой деревне. Рядом находились огороженный комплекс губернаторских построек и здание суда; со всех сторон – беспорядочные кучки хижин, какие-то довольно высокие деревья; местность производила приятное впечатление. Куда меньше приятного сулила окружившая нас толпа солдат. Это были старики, которые остались дома, проводив тех, кто моложе, на войну. Дряхлые оборванцы, некоторые вооружены копьями, но большинство – допотопными ружьями.

– Простите, что потревожил, – вежливо сказал Джеймс, – но эти люди желали нас застрелить.

В центре стоял мэр, типичный мелкопоместный дворянин из абиссинцев, рослый, тучный, одноглазый. Мы не сразу поняли, можно ли ждать от него дружелюбного отношения; стали искушать его при помощи виски, но услышали, что человек постится, – это было не к добру. Он сказал, что получил распоряжение нас задержать. Пришлось объяснить, что мы уже слышали эту историю в Коромаче; там недоразумение разрешилось. Люди поняли свою ошибку. Мы предъявили ему свои пропуска. Да, признал он, документы в полном порядке. Ему просто требуется переписать наши имена и составить для нас рекомендательное письмо к другим дорожным патрулям; так что не соизволим ли мы пройти с ним в государственную канцелярию.

Это обнадеживало, но Джеймс добавил к своему переводу:

– Я думаю, сэр, что это врун-человек.

Теперь к нашей группе присоединилась женщина-прокаженная; все вместе мы неторопливо зашагали по траве к губернаторским постройкам.

Главным зданием служила прямоугольная неприветливая хижина. Мы зашли внутрь. Телефонист в тот день занемог; он лежал на своей койке в самом темном углу. Рядом с ним сидел начальник полиции: беззубый старик в немыслимой фуражке набекрень. Эти трое какое-то время поговорили о нас.

– Они не хотят разрешить нам ехать, но они немного боятся, – объяснил Джеймс. – Вы должны притвориться, что вы гневаетесь.

Мы притворились, что гневаемся.

– Они много боятся, – сказал Джеймс.