Когда шагалось нам легко

Беседа меня разочаровала. Отправляясь в Харар, я питал надежду обнаружить какие-нибудь новые сведения о Рембо, а если повезет, то и повстречаться с его сыном-полукровкой, который держит магазин на какой-то глухой улице. Единственная существенная подробность, которую сообщил мне епископ, заключалась в том, что Рембо, живший в Хараре, в окружении множества лучезарных женщин, взял себе спутницу жизни из неприглядного племени тигре, сделав грубый, извращенный выбор.

В тот день, около шести, господин Бергебеджян предложил пойти на абиссинский вечер в Доме правительства, где только что закончился обед и готовилась музыкальная программа. Сам он был там незаменимым гостем, так как пообещал принести с собой лампу Аладдина, без которой зал окажется в полной темноте. Мы отправились туда, как положено, и были тепло встречены самим временно исполняющим обязанности наместника. Муниципалитету выделили значительную сумму для организации коронационных торжеств, и это целевое назначение было резонно истолковано как проведение ряда банкетов. Длились они уже неделю и были распланированы еще на две недели вперед, до возвращения дедейматча из столицы. Как символ этого праздника, в углу зала установили подобие алтаря, на котором среди цветов красовалась большая фотография Тафари. Человек пятьдесят абиссинцев в белых шемахах, уже изрядно пьяные, кружком сидели на полу. У накрытого бархатной скатертью круглого стола нас ожидали зеленые стулья, какие можно увидеть в общественном парке. Исполняющий обязанности наместника сел за стол вместе с нами и разлил виски по вычурным стаканам. Среди гостей сновали рабы, предлагая бутылки немецкого пива. При свете нашей лампы началась развлекательная программа. Откуда ни возьмись появилось трио музыкантов с однострунными скрипками. Вокалисткой была абиссинская женщина внушительных габаритов. Исполняла она – резким голосом, шумно отдуваясь после каждой строчки – неимоверно длинную патриотическую балладу. С завидной регулярностью в ней звучало имя Хайле Селассие. Никто особенно не вслушивался, прямо как на музыкальных вечерах в Европе, но она с застывшим выражением доброжелательности бодро пела дальше, перекрывая гул разговоров. Когда среди публики застукали незваного гостя и с некоторыми нарушениями этикета выпроваживали за порог, вокалистка лишь обернулась и понаблюдала за процессом, не прекращая сладострастного пения. А под конец она получила немного пива и много шлепков по заду. Виски приберегали для нас и еще нескольких привилегированных гостей – их выделил сам хозяин, попросил у них стаканы и налил им из стоявшей на столе бутылки прямо в пиво.

Вторая песня оказалась куда длиннее первой; по традиции, популярной в европейских кабаре, в ней содержались указания на присутствующих в зале. Каждое имя встречалось одобрительными возгласами и неистовыми хлопками по спине. Хозяин вечера спрашивал, как нас зовут, и шепотом повторял на ухо певице наши имена, но если ей и удавалось их воспроизвести, то в искаженной до неузнаваемости форме. Через пару часов мистер Бергебеджян сказал, что должен вернуться в гостиницу – проверить, как готовится ужин. Это послужило сигналом к общему движению; трех или четырех сановников пригласили к столу, где появились фужеры, блюдо с «бисквитными пальчиками» и, наконец, бутылка шампанского. Мы выпили за здоровье друг друга, произнося, каждый на своем языке, краткие нечленораздельные тосты. Затем, после множества рукопожатий, вернулись в гостиницу, забыв на банкете лампу Аладдина.