Когда шагалось нам легко

В Хараре есть две гостиницы, они носят звучные имена «Золотой лев» и «Бельвю»; обе широко известны своей непригодностью для проживания европейцев. Все мои сомнения в плане выбора одной или другой разрешил при нашем повороте на главную улицу некий толстячок в черной ермолке: он перехватил узду моего мула и направил меня к «Золотому льву». За время нашего краткого пребывания в городе я прикипел к этому человеку. Оказалось, этот редкостный добряк – армянин по фамилии Бергебеджян; он словоохотливо говорил на странном французском, и я с большим удовольствием выслушивал все его суждения; думаю, из всех известных мне людей он остается наиболее терпимым, лишенным каких бы то ни было предрассудков и предубеждений расового, религиозного, нравственного или любого другого свойства; пятна принципиальности не замутняли его рассудок, представлявший собою обособленное прозрачное озеро спокойных сомнений: если время от времени его гладь и нарушали всплески каких-либо предписаний, они не оставляли ряби; размышления скользили по этой поверхности во все стороны, но не могли ее деформировать.

К сожалению, гостиница его не отличалась столь же превосходными качествами. Основную прибыль давал хозяину бар, где в невероятных количествах уходила бесцветная горючая жидкость, которую гнал его соотечественник и поставлял под самыми разными этикетками – «Very Olde Scotts Whiskey», «Fine Champayne» или «Hollands Gin» – в зависимости от вкусов клиентуры. Рядом с баром находилась крошечная столовая, где два-три человека из числа завсегдатаев (также хозяйских соотечественников) могли заказать жирные, неимоверно острые блюда. Номера для постояльцев располагались вокруг крошечного внутреннего дворика: там, среди кухонных отбросов, из последних сил выживали какие-то садовые растения. Само здание некогда служило городской резиденцией абиссинского чиновника. Приезжие заселялись сюда крайне редко – по словам владельца, хорошо, если один человек в три недели; однако сложилось так, что одновременно со мной там оказался еще и приехавший в командировку из Джибути француз, служащий Банка Индокитая. Мы с ним вместе отобедали: этот молодой человек проявлял чопорность и учтивость; от горячего ветра у него растрескались губы, он не мог улыбаться и оттого в ходе непринужденной беседы сохранял несколько угрожающий вид. Не кто иной, как этот новый знакомец, навел меня на неудачную мысль о возвращении в Европу через западное побережье Конго. Обслуживал нас хозяин гостиницы собственной персоной, делая невозможным отказ от неаппетитных блюд; после каждой трапезы нам приходилось немного помучиться.

В первый же день после обеда я прошелся по улицам и заметил, что значительная часть города пришла в упадок. Обращали на себя внимание современные постройки – Дом правительства, французский госпиталь, офисное здание фирмы Мохаммеда Али, а наряду с ними – собор миссии ордена капуцинов и старинная мечеть с двумя побеленными минаретами; остальное городское пространство занимало скопление лавчонок, редкие армянские, греческие и индийские магазины, пансионы с отдельными комнатами, обычно скрывающиеся в неказистых двориках, и многочисленные тедж-шалманы, они же распивочные, совмещенные с борделями, чей традиционный знак – красный крест над входной дверью – вызывал определенные недоразумения, когда в стране впервые развернула свою деятельность медицинская миссия Швеции.