Когда шагалось нам легко

Поэтому выдвинулся я с утра пораньше, верхом на флегматичном сером муле, в сопровождении говорившего по-французски верхового проводника-абиссинца, пожилого грума, который увязался за мной вопреки моим протестам, и крайне свирепого с виду носильщика из племени галла – нужно же было кому-то доверить мой багаж. Очень скоро этот персонаж с легкостью обогнал гигантскими скачками наших вьючных животных, даже не придерживая на голове мою дорожную сумку, в которой остались паспорт, аккредитив и самые необходимые предметы одежды. Я встревожился, и проводник не спешил меня успокаивать. Все галла – мошенники, объяснил он, а этот грязный тип – хлеще всех. Отдуваться за носильщика он не собирался, поскольку сам, в отличие от начальника вокзала, никогда бы не оказал доверия пройдохе, у которого на лбу написано криминальное прошлое. Да, носильщики, бывает, дают деру вместе с ношей, а когда оказываются под прикрытием гор, среди своих соплеменников, поймать их вообще невозможно; не так давно они с особой жестокостью убили одного индуса. Возможно, впрочем, добавил он, что именно этот носильщик просто хотел как можно скорее добраться до листьев ката[102].

А дальше, если вкратце, было так. Мы настигли его через несколько часов: сидя на корточках у дороги с охапкой листьев на коленях, он жевал зелеными зубами и губами; под воздействием наркотика лицо его заметно смягчилось, и оставшуюся часть пути он был достаточно покладист, чтобы со слегка озадаченным видом плестись позади всех.

Первые несколько миль мы двигались вдоль реки, то есть широкого песчаного русла, которое на считаные часы раз в год заполняется до краев бурными потоками горных вод, сметающими на своем пути заготовленную древесину, булыжники и городские помойки. Сухой сезон близился к концу: дорога размякла и пылила; передвигаться было тяжело, пока мы не достигли начала караванного пути. На склоне можно срезать расстояние, чем пользуются пешеходы и даже, когда поджимает время, верховые. По совету проводника мы выбрали более длинный, извилистый и неспешный путь, который огибает горный отрог и соединяется с каменистой тропой у самой вершины. От гостиницы до высокогорья по этой дороге можно добраться примерно за четыре часа. Мулы преодолевали подъем с легкостью: их все равно приходилось безостановочно погонять, но лишь для того, чтобы они попросту передвигали ноги. На вершине мы сделали привал.

Позади, насколько хватало глаз, осталась пустынная местность; скалистый горный склон, по которому мы поднялись, был занесен бесцветным песком, а на другом краю долины высились другие горные кряжи, без признаков жилья и хозяйствования. Единственной приметой жизни служил влачившийся из низины в нашу сторону караван верблюдов, связанных нос к хвосту. Зато впереди нас все изменилось до неузнаваемости. Там начинались владения племени галла, с деревушками и орошаемыми участками. По обочине кое-где виднелись кактусы и цветущий молочай, живительный воздух был напоен свежестью.

Еще три часа – и мы въехали в туземный постоялый двор, где наши сопровождающие рассчитывали найти что-нибудь съестное. Однако хозяин заявил, что местные власти недавно отобрали у него лицензию и эта несправедливость объяснялась только происками грека, державшего придорожную ночлежку в Харамайе. Тем не менее хозяин налил им консервную банку таллы, которую христиане тут же осушили, тогда как магометанин из религиозных соображений ограничился дополнительной пригоршней ката. После этого мы двинулись дальше. Еще через два часа перед нами предстало озеро Харамайя, желанная, сверкающая гладь между двумя зелеными склонами. Где-нибудь здесь мы и решили остановиться на ночлег, поскольку с заходом солнца городские ворота запираются, а получить пропуск чрезвычайно трудно. Я совершенно обессилел, а мулы при виде воды впервые оживились. Причем до такой степени, что удержать их на тропе уже не было возможности, поэтому я предоставил туземцам-боям отвести их на водопой, а сам, пешком преодолев последнюю милю по берегу озера, очутился у придорожной ночлежки.

Условия там предлагались самые примитивные; естественно, ни о какой ванне и прочих удобствах не могло быть и речи, равно как и о застекленных окнах. Зато хозяин-грек оказался человеком невероятного дружелюбия: он принес мне поесть и не умолкая тараторил на малопонятном английском. Времени было три часа пополудни. Видя мое изнеможение, он вызвался приготовить мне коктейль. В высокий стакан плеснул виски, мятного ликера и горькой настойки «Фернет бранка», а потом налил доверху воды и сказал: «На доброе здоровье, чертовски жаль, нет льда». После обеда я прошел к себе в каморку и отключился до позднего вечера.