Когда соборы были белыми. Путешествие в край нерешительных людей

Пред-средневековье. Одни полчища дикарей. Одни сумасброды, беспорядочно высадившиеся на берег, но неисчислимые; сумасброды, потому что у них была вера в Бога, которую они хотели уберечь; вера в нравственность, которую они хотели сохранить неопровержимой; жажда приключений, потому что заурядная жизнь им надоела. Сумасброды, потому что они совершили дурной поступок: ограбление или убийство. И дурные девицы, потому что были склонны к распутству. И так далее. Три человеческих расы: белая, черная и желтая пришли на территорию красной расы, чтобы совершить над ней насилие; тут собрался весь мир. Потому что все эти добродетели и пороки на самом деле представляют собой свойства личности, присущие как англичанам, так и голландцам, итальянцам, французам, швейцарцам, испанцам, полякам, русским, китайцам, японцам и так далее.

Это вторжение – подлинное пред-средневековье. Средневековье – это вот что: сложился великий народ, достиг национального единства, а путем смешения и обычаев, навязанных обстоятельствами, – и этнического, единства мысли, единства сознания. Это произошло недавно, в последний период нового времени, с этого начинается новое средневековье – как в СССР или в Китае, как во всей Европе, как во всем мире, тоже начинается новое средневековье. Возникла цивилизация. Всё следует переделать, создать заново: общественный статут, институции, архитектуру и мысль.

Американец никогда не прекращал размышлять над нравственными основами жизни (факт личности); и погрузился в опасное пуританство. Сегодня он принялся думать (общенациональный факт); и его внутренняя дисциплина мучительно наталкивается на ненасытность его гигантского коллективного предприятия.

Есть в этой напряженности что-то болезненное. Мы, европейцы, – особенно во Франции – уже давно привыкли думать. Мы цивилизовали основы условий человеческого существования. В этом мы превзошли всех. Америка думает о новом и однажды сумеет что-то найти. Путь этот долог. Но именно сквозь призму этого мучительного спора, ведущегося в сердце новой цивилизации, следует попытаться разглядеть будущее. И тогда мы поймем тревоги, робость и внезапное безрассудство, свойственное молодым силам.

2 Дух традиции и инстинкт жизни

В основе американской философии лежит серьезность представления о традиции. Порой над этим смеются, что приводит в замешательство. Если мы думаем, мы серьезны. Если мы вообще не думаем, мы похожи на больших детей, расхлябанного ковбоя, страстного футболиста или пассивного радиослушателя. Если вы крупный бизнесмен и не думаете, то в пять часов вечера вы напиваетесь на коктейле, после чего уже ломаного гроша не стоите. А ведь перед коктейлем вы были могущественным воротилой на Уолл-стрит или в небоскребах Мидтауна – денежным мешком, гигантом цифры: вот тут-то и скупаются поддельные рембрандты.

Если студенты думают – когда они не занимаются легкой атлетикой, – они думают рассудительно, серьезно, бесхитростно, с удовольствием. Думать – это призвание. У нас контролер трамвая думает запросто, за барной стойкой перед стаканом дешевого красного или белого вина, стоя, с естественной простотой выражая свои собственные мысли; ему всегда есть что сказать по любому поводу; он думает быстро. Мы думаем очень быстро, а американец – очень медленно; мы быстро принимаем решения, а американец очень медленно. Это одно из поразительных наблюдений в США, где time is money, деньги – это время бизнеса, когда делаются дела. В такие моменты секунды ценятся на вес золота. Мы же ничего не предпринимаем, мы пускаем страну на самотек; время не имеет цены. Аперитив в шесть вечера – это один из моментов активности населения Франции. В тот день, когда мы возьмемся за строительство новых белых соборов, достигнутая во время аперитива способность мыслить создаст живые шедевры. Мой обед в отеле «Плаза» и ужин деловых людей в Бостоне прекрасно свидетельствуют о свойствах мысли, американской и французской. Со всем этим мы легко можем сойти во всем мире за поверхностных людей, «весельчаков».

У меня нет ни времени заниматься необходимыми разысканиями, ни желания погружаться в изучение мелких фактов, чтобы получить «научное» представление о народах. Я путешествую прислушиваясь и приглядываясь, только и всего. Я владею опытом, полученным благодаря интересу к произведениям искусства, который позволяет мне обнаружить разоблачающий вердикт. Искусство – это бессознательное, неконтролируемое, неподдельное выражение духа эпохи и сознания народов в момент, когда они достаточно опутаны сетью, сотканной обычаями, законами, правительством, когда достигнуто единение. Искусство разоблачает.