Когда соборы были белыми. Путешествие в край нерешительных людей

В Принстонском университете я сделал два доклада об архитектуре и градостроительстве и провел «семинар», беседу со студентами под предлогом корректировки планов виллы. Архитектуру здесь преподает господин Лабатю, толковый и восприимчивый француз. Однако в Принстоне, так же как в Колумбийском, Гарвардском, Йельском и Массачусетском университетах и везде в других местах дух нового времени вовсе не похож на шквальный ветер. Одно объясняет другое. Если манхэттенские и чикагские небоскребы по самой своей сути парадоксальны, то именно потому, что не существует умственной гимнастики, придающей гибкость умам как раз в момент профессионального образования. Американское образование слишком… как бы сказать… американское, то есть нерешительное, полное оговорок, опасливо опирающееся на традиционные работы Виньолы [100]. Вот уже десять лет через мою мастерскую в Париже проходят юные лиценциаты университетов всех континентов. Я пытаюсь составить свое мнение, но никак не могу его сформулировать, относительно образования во Франции, Германии, Италии, Испании, Англии, США, Швейцарии, Чехословакии, Югославии, СССР, Греции и так далее. Академизм укоренился повсюду. Наставники – в основном отошедшие от практической архитектуры преподаватели – избегают пускаться в авантюры. Они отважились бы на такой риск, лишь если бы на них внезапно обрушилась созидательная страсть, жажда сопричастности или, напротив, полемики. Если же все-таки наставник строит, никто не ожидает от него дерзких находок: он принадлежит к Школе, его произведение будет принадлежать к «Школе»: для клиента это гарантия качества. Впрочем, голландцы, например, относительно свободны от условностей. Чехи верят «в современность», поляки тоже. Уругвайцы идут с опережением, тогда как в двух шагах от них, в Буэнос-Айресе, до самого недавнего времени стили словно бы хранились в безопасности несгораемых шкафов. Швейцария и Чехословакия обучают серьезных специалистов; чехи отличаются изысканностью, швейцарцы несколько тяжеловаты. У чехов замечательно изящный и четкий рисунок. Из Германии приезжали молодые люди, «освобожденные» основанной Вальтером Гропиусом и закрытой Гитлером школой, Баухаусом. Их тянуло к эстетизму. Они слишком поспешно считали себя «художниками», и им недоставало серьезной глубины англичан, швейцарцев, чехов и поляков. Достоинство плана, элегантность решения – ценности в высшей степени французские – неведомы нигде в мире. Преобладает практическое сознание. Парижская Школа изящных искусств одержала бы победу, если бы у нее были иные цели, помимо постоянного желания поражать воображение чертежами, неминуемо приводящими к вечным вокзалам Орсе или Гран-Пале. Я полностью доверяю студентам и желаю им порывов ветра – тайфуна, вот так-то! Нынешняя архитектура уныла, зажата, бледна и апатична, без нерва, неподвижна, лишена осознания своих возможностей. Школа убивает, школы убивают, отрывают от ремесел и материалов. Чувство реальности отсутствует. Школы огораживают студентов дипломами, распределением бездеятельности, тогда как им следовало бы под зад ногой заставить молодежь броситься в воду, открыть глаза, уши, развить ум и заняться своим собственным духовным созиданием. Увы! Я склонен стремиться к созданию сверхчеловека, тогда как правительства создали дипломы, чтобы увековечить себя, сначала узаконив свое существование, а потом чтобы распространить по стране надежность. Надежность прежде всего! Если личности захиреют, тем хуже для них, у общества будет своя надежная архитектура! Урожай, наконец, созрел там, где принесла свои плоды эта летаргия, излитая школами на страны: архитектура убита! Образование представляет собой заточение молодежи в матрицу прошлого, а не вход в огромную гавань неведомого пленительного завтра.

Наблюдая за образованием в американских университетах, я, мне кажется, замечаю большой страх, который испытывают студенты, видя, как открываются двери в неведомое завтра. Учащиеся серьезны, уравновешенны, спокойны; они получают степени и «страховку на все риски». Я видел в холлах Массачусетского университета огромные прикрепленные к стенам machins – размывки с изображениями дворцов и мавзолеев, при взгляде на которые можно умереть от скуки и стыда. Окруженный студентами и некоторыми их наставниками, я сказал: «Почему вы до сих пор не уничтожили этот кошмар?»

Когда я беседую со студентами в амфитеатрах американских университетов, – на секции архитектуры, – у меня складывается ощущение, что я высказываю опасные мысли, нарушающие установленный порядок. Аудитория хранит такое молчание, что мне кажется, что меня не понимают. Я останавливаюсь на своих больших рисунках; наношу красную, синюю, зеленую, черную краску; вписываю комментарии, цифры. И заканчиваю в обстановке полной окаменелости. Один юноша из Колумбийского университета пришел ко мне в отель, чтобы поговорить: «Ваша часовая лекция стоит трех лет обучения». – «Неужели?» – «Да. И это наше единодушное мнение». До чего же скрытная эта молодежь!